Дым и зеркала (сборник)

Все целлулоидные девушки в том давно утраченном журнале были похожи; прическа – волосок к волоску (глядя на них, казалось, ты чуешь запах лака); все они победно улыбались на камеру, а глаза искоса смотрели на вас сквозь заросли ресниц; белая помада; белые зубы; белые груди, оттеняемые бикини. Я никогда не думал о том, какие неловко жеманные позы они принимали, чтобы не показать ни завитка, ни даже тени лобковых волос, которые, впрочем, я все равно бы не заметил. Я смотрел только на бледные попки и груди и ловил их целомудренные и призывные взгляды.

А перевернув страницу, увидел Шарлотту. Она была не такой, как другие. Она была сексуальной; ее сексуальность была похожа на прозрачную вуаль или пряные духи.

Под фотографиями были слова, и, ошеломленный, я их прочел. «Восхитительной Шарлотте Рив девятнадцать… Она – юная индивидуалистка и бит-поэтесса, публикуется в журнале “ФАБ”…» Эти слова вертелись в моей голове, пока я пристально рассматривал фотографии: она позировала и надувала губки в квартире в Челси – должно быть, у фотографа, предположил я, уже зная, что она мне нужна.

Ей столько же лет. Это судьба.

Шарлотта.

Шарлотте девятнадцать.

С тех пор я регулярно покупал «Пентхаус», надеясь снова ее увидеть. Но этого не случилось. Во всяком случае тогда.

Через полгода мама нашла у меня под кроватью коробку из-под обуви и заглянула в нее. Вначале она устроила сцену, потом выбросила журналы на помойку, а потом вышвырнула меня вон. На следующий день у меня были работа и жилье в Эрлз-Корт, что получилось, если подумать, словно само собой.

Моя первая работа была в электромастерской поблизости от Эдгвэа-роуд. Все, что я умел, – менять штепсель, и в те времена люди могли себе позволить ради этого вызвать электрика. К тому же шеф сказал, что я научусь остальному прямо в мастерской.

Я продержался три недели. Моя первая работа подразумевала острые ощущения, так как мне пришлось менять штепсель у торшера в спальне киноактера, ставшего звездой благодаря ролям немногословных лондонских казанов. Когда я там появился, он был в постели с двумя куколками-недотрогами. Я сменил штепсель и ушел, и все было очень пристойно. Я даже мельком не взглянул хотя бы на сосок и уж тем более не принял предложение к ним присоединиться.

А через три недели в один и тот же день меня уволили и я потерял девственность. Это случилось в шикарной квартире в Хэмпстеде, где никого не было, кроме девицы, небольшого роста и темноволосой, на несколько лет старше меня. Я опустился на колени, чтобы поменять штепсель, а она встала на стул рядом со мной, чтобы стереть с двери пыль. Я взглянул вверх: под юбкой она носила чулки и пояс, и больше ничего, так уж мне не повезло. Вот как я узнал, что бывает потом и чего в кино не покажут.

Я потерял невинность под обеденным столом в Хэмпстеде. Сегодня вы уже не встретите служанок. Они вымерли, как вымерли в свое время мини-автомобили с прозрачной крышей и динозавры.

А после этого я потерял работу. Даже шефу, убежденному в моей чрезвычайной некомпетентности, показалось подозрительным, что я три часа менял в квартире штепсель, ну а мне вряд ли стоило рассказывать ему, что два часа из трех я провел под столом, куда спрятался, когда неожиданно нагрянули хозяева.

Потом я недолго поработал печатником, затем наборщиком, прежде чем оказался в небольшом рекламном агентстве над магазином сандвичей на Олд Кэмптон-стрит.

Я продолжал покупать «Пентхаус» с девушками, похожими на статисток в «Мстителях» и, собственно, на самом деле такими. Я читал статьи про Вуди Аллена и остров Сафо, про Бэтмана и Вьетнам, про стриптизерш, орудующих кнутом, про моду, беллетристику и секс.

На пиджаках появились бархатные воротники, а девушки стали сниматься растрепанными; в моду вошли идолы; в Лондоне увлеклись свингом; обложки журнала выходили психоделическими, и хотя в питьевой воде не было кислоты, мы вели себя так, словно она там была.

Я снова увидел Шарлотту в 1969-м, много спустя после того как перестал о ней думать. Мне даже казалось, что я забыл, как она выглядит. Но однажды шеф оставил на моем столе «Пентхаус», где ему особенно понравилась размещенная нами реклама сигарет. Мне было двадцать три, я был восходящей звездой, заведовал художественным отделом, делая вид, будто знаю, что делаю, хотя иногда так оно и было.

Я смутно помню тот номер, мне запомнилась лишь Шарлотта. Растрепанные рыжеватые волосы, вызывающий взгляд и улыбка человека, постигшего все тайны жизни и зажавшего их в прижатых к голой груди руках. Теперь ее звали не Шарлотта, а Мелани или что-то вроде того. В подписи говорилось, что ей девятнадцать.

Я жил с танцовщицей по имени Рейчел, в квартирке в Кемден-тауне. Она была самой красивой, самой восхитительной женщиной, какую я когда-либо знал, моя Рейчел. В тот день я вернулся домой пораньше, с фотографиями Шарлотты в портфеле, заперся в ванной и мастурбировал там до умопомрачения.

Вскоре после этого мы с Рейчел расстались.