Дым на солнце

В обычных обстоятельствах Марико бы восстала против приказа, особенно исходящего от него. Но сейчас это не звучало как приказ. Это прозвучало как мольба. Когда Марико подошла ближе, он сделал еще один шаг к ней, его цепи ослабли. Оками двинулся вперед, насколько позволяли его оковы, пока его руки не сжались в поднятые кулаки.

Чем ближе он подходил к этой единственной полоске лунного света, тем больше Марико видела доказательств того, что они с ним сделали.

Каждый порез. Каждый синяк. Каждый ожог.

Чернила, впившиеся в его кожу.

«Верность».

Ее сердце бешено колотилось от того, как Оками смотрел на нее, как он изучал ее…

Как будто он мог забыть черты ее лица.

Марико крепко сжала прутья обеими руками, ее пальцы побелели.

– Чего ты хочешь, Оками?

Уголки его губ изогнулись в улыбке.

– Ту металлическую шпильку.

Вечная героиня, вечный злодей

Его отец говорил, что мужчина может быть либо лидером, либо последователем.

Но никогда и тем и другим.

В моменты, как этот, Кэнсин понимал, как приятно принимать приказы, а не отдавать их. Лидерам приходилось угадывать, что ждет их за следующим поворотом, даже если они двигались по неизведанной территории. Последователю нужно было заботиться только о каждом своем шаге. Каждом вдохе. Он мог двигаться вперед, не обращая внимания на путь перед собой. Доверяя тем, кто принимает решения.

Если бы Кэнсин был лишь последователем до конца своей жизни, то, возможно, он мог бы остаться таким, как сейчас. Расслабленным. Плывущим по течению в водах летнего моря.

Пьяным.

Хаттори Кэнсин потерял счет времени. И это ощущение было в высшей степени блаженством. Он полагал, что прошло несколько часов с тех пор, как элегантная дзинрикися[11] доставила его ко входу в лучшую чайную Ханами. Несколько часов с тех пор, как сомкнулись обтянутые шелком экраны и ему впервые налили. В настоящее время Кэнсин обнаружил себя развалившимся на блестящих подушках, слушающим далекий перезвон музыки, изредка разбавляемый журчанием наливаемого вина. Женским хихиканьем.

Он откинул голову назад, и его глаза на мгновение закрылись. Когда он снова открыл их, зрение медленно поплыло по кругу, прежде чем сфокусировалось, ища что-то, за что можно зацепиться. Кэнсин огляделся. У его ног лежали свежие татами, окаймленные темно-фиолетовой парчой. Над ними качались фонари с вырезанными существами из мистического моря. Их тени маняще плясали по стенам, голубое пламя внутри ярко сияло. Когда он сделал глубокий вдох, сладкие ароматы жасмина и белого мускуса ударили ему в голову, стирая мысли свежим пьянящим запахом.

Заставляя его забыть.

Все в этом месте было создано для того, чтобы заставить мужчину забыть. Заставить его поверить – хотя бы на один вечер, – что он стал тем, кем он всегда надеялся стать. Воплотил все, о чем мечтал его отец. Что его жизнь была полна возможностей, а не разочарований.

Обрывая рвущийся наружу смешок, Кэнсин взял в руки маленькую фарфоровую пиалу. Хрупкая рука справа от него налила еще порцию теплого саке. Не подарив майко ни взгляда, Кэнсин опрокинул в себя вино, и его тепло разлилось в груди, убаюкивая.

Звуки смеха и веселья поблекли до глухого рева, пока Кэнсин продолжал напиваться. Он погрузился в шелковую подушку справа от себя, оперся на нее всем телом и снова закрыл глаза. Он наслаждался ощущением слепоты. Все остальные его чувства в ответ оживились. Он позволил звукам вокруг разрастись, пока они не наполнили его уши своей какофонией, а ароматы, витающие в ночном воздухе, не напомнили о беззаботных днях его прошлого. Побуждая его забыть.

Холодная рука вцепилась в его грудь, сжала сердце в тиски, на мгновение прекратив его успокаивающее биение.

Кэнсин никогда не смог бы забыть.

Амаи больше нет.

Единственная девушка, которую он когда-либо любил, с которой когда-либо делился чем-то сокровенным, сгорела в огне на его глазах, пока он стоял рядом и смотрел, целый и невредимый.

Вечная героиня. Вечный злодей.

Хаттори Кэнсин – Дракон Кая – подвел Мурамасу Амаю всеми мыслимыми способами. Когда ему дали шанс высказаться, он отрицал свои чувства к ней. А затем втайне потакал им, причиняя им обоим вред, хотя знал, что их мечты о совместной жизни ни к чему не приведут. Однажды их застукали вместе – одним ранним весенним утром. Он до сих пор ясно помнил тот день. Кэнсин собирался принести Амае первые признаки жизни, найденные им сразу за пределами земель своей семьи – горсть крошечных белых цветов. Взамен она приготовила для него фукиното[12] – первое растение, которое пробивалось сквозь снег и тянулось к солнцу.

Даже порознь, к ним обоим пришла одна и та же мысль. Одни и те же пожелания друг другу.

Он до сих пор помнил вкус этого странного маленького овоща на языке. Горечь, но при этом полная жизни и обещаний.