Дым отечества, или Краткая история табакокурения

В 1816 году в Питере было 24 табачных фабрики, а к 1820 году их стало 35. За эти годы значительно увеличились поставки сырья из Крыма; до 1820 года Крым получал весь табак из Турции, но затем удалось наладить дело так, что крымские плантации стали удовлетворять не только потребностям края, но и снабжать табаком соседние губернии, а вслед за тем и обе столицы.

Еще до того, как прославился Жуков, в 1826 году, на Гончарной улице открыл фабрику санкт-петербургский 1-й гильдии купец Климентий Петрович Соколов (1801–1863). Но и о нем мы ничего сказать не можем.

Около пятнадцати лет производил папиросы в желтых бумажных пакетиках уже упоминавшийся Морнэ. Его изобретение пришлось по вкусу столичной молодежи, в особенности офицерству; те едва не целыми полками и эскадронами переходили в стан почитателей папирос, напрочь забыв о трубках, которые стали теперь уделом старых вояк. Морнэ составил себе огромный капитал — около двух миллионов рублей. А в 1848 году — за два года до смерти Морнэ — в Петербурге открылся магазин папирос и табака фабриканта Христофора Спиглазова. Этому молодому офицеру суждено было затмить славу своего предшественника. «Фабрика» Спиглазова помещалась в той же квартире, которую с 1841 года и до своей смерти в 1844 году занимал И. А. Крылов (небольшой двухэтажный дом почетного гражданина Никиты Степановича Блинова, № 8 по 1-й линии Васильевского острова). Здесь Спиглазов, изучив до тонкости все компоненты, входившие в состав смеси Морнэ, превращающей русский табак в американский «Мэриленд», и, найдя поддержку среди своих сослуживцев, развернул производство собственной продукции, покупать которую ринулась лучшая часть мужского населения столицы.

О Спиглазове еще могу сказать, что у него была дочь, София Христофоровна, купчиха 3-й гильдии, «вдова поручика». Очевидно, к ней по наследству перешла фабрика отца, однако отношения с табачным производством у нее не сложились. В обширнейшем архиве петербургского 1-й гильдии купца и по совместительству немецкого археолога Генриха Шлимана, хранящемся в Афинах, мне удалось найти письмо Е. П. Лыжиной, жены Шлимана, в котором она сообщает следующее (сентябрь 1859 года): «Sophie Spiglasoff объявляют несостоятельной, и один из ее должников, некто Федоров, хочет ее садить в тюрьму… Sophie, у которой так много силы воли… лучше хочет идти в тюрьму, чтобы там окончить все хлопоты, которые у нее были с этой фабрикой и которых она избежит, если дела эти будут продолжаться; бедную женщину совсем замучили, и ей нет покоя ни днем, ни ночью… Sophie непременно запрут, но ужасно то, что они это все так тянут».

В другом письме, от 24 октября, Екатерина Петровна сообщала мужу: «Дела Спиглазовой все еще не кончены, и Бог знает, чем они кончатся. Печальный финал некогда успешного предприятия…» Но были другие примеры, когда женщины блестяще справлялись с делами куда более крупных табачных предприятий, — например, фабрика Е. Н. Шапошниковой, о которой отдельный рассказ.

А пока обратимся к не столь крупным фабрикантам, которые, тем не менее, оставили след в истории табачного дела в Петербурге, но прежде заметим, что в 1839 году в Петербурге державших «домашние заведения» табачных мастеров насчитывалось 94, а к 1857 году, когда эти заведения были упразднены, их число перевалило за 130.

В 1836 году в Петербурге было уже 122 табачные фабрики. Немногие из них, разумеется, оказались в поле зрения современников — попробуй, уследи за всеми (совсем другое дело в Ленинграде, где с послевоенных годов до 1980-х их было всего две). В 1840-х годах «Северная пчела» нахваливала «деятельного и старательного фабриканта Блинова» (в доме П. Ф. Меняева, за Аничковым мостом, на Невском пр., 93; с 1858 года поменялась нумерация, и дом получил № 90–92; кстати, в этом доме одно время жил редактор «Северной пчелы» Ф. В. Булгарин). Продукция Блинова не уступала произведениям его гамбургских и бременских коллег, «а иные сорта даже выше немецких и притом гораздо дешевле».