Дым отечества [СИ]

— И с таковою изменнической целью прибыл в сентябре прошедшего года к Его Светлости, герцогу де Шательро с намерением ввести его в заблуждение и подбить на явную и неприкрытую измену по отношению к Ее Величеству и сословиям королевства, каковой замысел со всяческим упорством и ухищрениями и пытался осуществить до первых чисел ноября…

— Вы уж определитесь, господа, где я был прошлой осенью — под Абердином или на юге? — Голос заполняет зал от центра до дальнего внешнего края галерей. Не ждали? А подумать, что «молчащему» доводилось и команды в бою отдавать? — Возможно, вы считаете, что меня было двое. Но тогда решите, кого из нас вы судите и за что.

Судья не выдерживает. Аргайл уже решил, что весь процесс Джорджа Гордона уложится в половину дня. Набил руку на предыдущем. Скороговорка обвинения, вопрос в зал, и, прежде чем кто-либо успеет возвысить голос, громовое «Виновен!». А тут такая досадная помеха, да громче судьи, и, как ни внушай всем присутствующим, что этот человек молчит, не убедишь, что они ничего не слышали.

— Призовите обвиняемого к молчанию! — стучит Аргайл по столу, багровеет, вскакивает с судейского места, машет рукой в сторону стражи.

— Вы боитесь моих вопросов, господин судья? — стража летать не умеет, сколько-то ударов сердца ей понадобится… — А делать, что делаете, не боитесь? Я молю Бога, чтобы никому здесь не пришлось по справедливости отвечать за сделанное…

Сказать «вы же позавидуете нам», он не успевает — начальник караула, твердо решивший не сталкиваться более с неожиданностями, просто-напросто бьет его церемониальным жезлом под дых, а потом еще куда-то, потому что свет гаснет.

На следующий день его просто не привели в зал заседания. В самом деле, зачем?

Эпилог

Утро в замке начиналось рано, до первого света — почти всякое, но не утро после Долгой ночи. На стражу и слуг, на узников и работников, на лошадей и скот снизошел долгий, ленивый, тягучий покой долгожданного сна. Едва заалел горизонт и кончилось время Охоты, едва прокричал первый, самый непоседливый петух, люди затихли, задремали там, где застиг их праздник, чтобы вновь подняться уже через несколько часов. Колесо жизни не медлит, не прекращает своего хода ни на минуту. Огонь должен гореть, мельницы молоть, опара всходить, ткацкий станок работать, а корова — жевать жвачку. Таков порядок вещей в мире людей, таков закон, ограждающий этот мир.

Всего этого — и сонной тишины, и пробуждения к жизни, — Джордж не слышал. Когда он проснулся, сквозь ставни пробивался ослепительный серебряно-голубой полдень, морозный и ясный.

После сна в кресле он едва смог распрямить шею, развернуть плечи. Полка над остывшим камином и потертые ковры на полу были усеяны мелкой блестящей крошкой, и Джорджу хотелось набрать в горсть странных кристаллов, похожих на слишком чистую крупную соль — но тело почти не слушалось, а затекшие руки жгли и кусали невидимые муравьи. Успею, подумал он. Еще успею. Теперь — успею.

Нужно было сидеть и ждать, пока разойдется боль в спине, пока вернется привычная гибкость пальцев… Ждать и чувствовать, как проворачивается под ладонью колесо судьбы.

Потому что весна — уже совсем скоро.

 © Copyright Апраксина Татьяна, Оуэн А.Н. (blackfighter@gmail.com), 09/07/2013.