Дым отечества [СИ]

Это было очень просто — заметить, что герцог Беневентский смотрит на нежданно пригодившегося врача так же и с тем же выражением, с каким смотрели на него некогда люди из Трибунала. Это было легко — вычислить по вопросам, что герцог Беневентский знает о чернокнижии очень много и ненавидит его всем своим существом. Это было естественно — свести воедино кинжал, «забытый» в ставне, отсутствие атаки на Альфонсо и то, что его самого выпустили из дворца живым… и решить, что, чем бы оно там ни обернулось, а мальчика никто не тронет и никогда не собирался трогать… Едва ли герцог Беневентский тайно предавался чернокнижию, а все его отвращение было показным. Скорее всего, он попросту решил, что, чем бы ни занимались члены его семьи, никто не имеет права препятствовать им, а тем более — убивать их. Вот это было правдой, а все остальное — ложью, ловушкой и притворством. А один глупый сиенец дал Альфонсо совет поехать к Корво и во всем признаться. Это ничего бы не изменило — на герцога Бисельи напали еще по пути, до признания, а потом, когда убить с первой попытки не получилось, выждали время и добили. По слухам, которые неслись по всем дорогам из Ромы, в этом герцог Беневентский пошел даже против воли отца. Это ничего бы не изменило, но ему солгали, а он не распознал ложь и послал мальчика в ловушку. В ловушку, откуда тому было в одиночку не выбраться. Послал — и уехал. Что ж… сделанного не поправишь, воду не соберешь — но жизнь не кончается сегодня. И Полуостров не обвалился в море. И не обвалится впредь — о чем тоже следует позаботиться. Но вот от того, что Чезаре Корво перестанет дышать, выиграют все. Это будет не очень сложно сделать, если удастся остаться на свободе. И вдесятеро проще, если не удастся. Он, проклятый дурак, пообещал мальчику, что воспользуется потусторонней помощью только при тех обстоятельствах, при которых ею воспользовался сам Альфонсо? Что ж. Шутка оказалась куда более удачной, чем он думал тогда. Перо, бумага, чернила. Больше нет ничего — только нагретое выскобленное дерево под ребром ладони, край стола, пляшущий круг света, желтый с каймой, алой внутри и черной снаружи. На границе света тень всегда заметнее. Пальцы устали, почти не разгибаются: нужно писать быстро, четко, разборчиво — и много, очень много. Собственные руки кажутся чужими — лощеным деревом, покрытым темными пятнами. Но инструмент не подведет, его инструменты никогда не подводят. «Сведущие люди, имеющие представление о человеческой природе, никогда не поверят в то, что Сатаны не существует — равно как и в то, что он неспособен вредить человеку. Но церковь, опираясь на двойной авторитет веры и науки, в силах убедить их, а вслед за ними и простецов, что все совершавшиеся и совершающиеся чудеса имеют либо священную, либо материальную и постижимую разумом природу, а дьявол в силах царить в мире сем только посредством людей, которых побуждает творить зло. И чернокнижники — пища его вдвойне, ибо они отдают Сатане свои души в обмен на магию, но магия эта призрачна, как призрачны были видения, посланные во искушение святым, а надежды колдунов — ложны, ибо на дьявола нельзя полагаться даже во зле. Если эти убеждения прорастут, те, кто ищет могущества, обратятся если не к Богу, то хотя бы к материи». Даже сверхъестественную силу можно запереть в клетку, если знать — как. Что уж говорить о людях.

День не предвещал дурного — ни подозрительным везением, ни подозрительным затишьем. Ничего необычного в нем не было. Проверить посты, выслушать доклады, рассмотреть жалобы, велеть с обидами и доносами — кто пил, кто с кем подрался, а кто кого обыграл, — обождать до вечера. Тем более, что и доносов-то было как обычно, полтора. Когда крепко держишь солдат, не давая им повеселиться от кампании до кампании, много жалоб не бывает. После этих дел — список поручений, полученный накануне от Его Светлости. Разъездов на весь день, и по городу, и в окрестностях: очередной отряд, снаряженный Орсини, забрать — а по дороге проверить, о здоровье монны Лукреции во дворце осведомиться, за казнью случайно прихваченных на прошлой неделе уличных грабителей проследить, за заказанные пушки очередную часть оплаты внести… На день хватает. С утра до позднего вечера Мигеля де Кореллу видят и тут, и там — впрочем, зрелище это обыденное и всему Городу привычное. Также всей Роме известно, что сам по себе толедец ничем не интересен, а только исполняет волю герцога Беневентского. Разъезжает себе и разъезжает — вежливый, сдержанный, неразговорчивый. Еще несообразительный, недалекий, но исполнительный. Неинтересный совсем человек. Он и правда человек сдержанный. А потому, увидев на лестнице Тулио Риччи, который должен бы со своими людьми дежурить в том проклятом доме с совой, де Корелла не рявкнул на весь двор — какого, мол, святого покровителя Тулио голова на плечах надоела, а подозвал — и поинтересовался тихо и вежливо, чьим приказом того сместили. И узнал, что его же собственным. Вернее, Его Светлости: если хозяин домой вернется, арестовать и доставить. Вот он и вернулся.