Дым отечества [СИ]

— Хранился, Ваше Величество, — с поклоном отвечает королю Жан де ла Валле.

— Простите, что в первый раз я был слишком краток. У нашего рода есть традиция, слишком древняя, чтобы пренебрегать ею. Составленные завещания мы помещаем в монастырь бенедиктинок, которому издавна покровительствует наша семья. Также там, по обычаю, хранят и другие ценные документы… Людовик Аурелианский, восьмой король этого имени, изо всех сил старается не ерзать в кресле. Про традицию он слушает в третий раз, поскольку дважды перебил Жана вопросом, желая как-то сократить длинный и невероятно подробный рассказ. Традиция, увы, это такая гидра, что ей и голову не отрубить, и за шеи не повесить… с хранителем традиции это проделать можно и хочется, и в кои-то веки причина есть — но тогда и правды от него уже не услышишь.

— Продолжайте! — как в ледяную воду ныряет король.

— Когда Ваше Величество безмерно почтили меня разрешением вернуться в столицу на время свадебных торжеств, я, признаться, посмел использовать часть отведенного мне срока для того, чтобы уладить мои домашние дела. Мой покойный отец, да смилостивится над ним Господь и да примет его к Себе, в своем завещании счел нужным вознаградить многих и многих из тех, кого обстоятельства или обычай не позволяли ему вознаградить при жизни. Он так же выразил в нем — словесно и другими средствами, — свою любовь ко многим родичам и почтение к святым… как верный сын я не мог откладывать исполнение его последней воли. Король кивает. Об этом достойный сын тоже рассказывает в третий раз. Все подробнее и подробнее. Начал с пары фраз… если примется в четвертый, наверное, по памяти перечислит все, что содержалось в завещании. Целиком. Наизусть.

— Так вот, Ваше Величество, один из членов нашего дома был послан мной, чтобы забрать завещание, и он выполнил мою волю, однако же, по достойной негодования невнимательности взял не три пакета, в которых содержалось завещание моего покойного отца, а оно было разделено на три части, а четыре. На обратном пути уже почти у самого Орлеана на него напали, поскольку спутник его заболел и остался в городе по дороге, а человек моего дома торопился доставить мне документы. Он дрался с разбойниками, проявил храбрость, был ранен, сумел отбиться — но потерял два пакета. К счастью, содержимое одного мы сумели восстановить, потому что мой отец с отличавшей его мудростью оставил дома копии, хоть и не заверенные, и, возможно, не совсем полные. Вот второй пакет… увы, был утрачен. К нашему величайшему сожалению, мы в то время даже не узнали о потере, ибо посланец, как я уже говорил, был движим не злым умыслом, но небрежностью, а потому не заметил, что один из документов был лишним. И был уверен, что потеряна лишь часть завещания. Таким образом, мы пребывали в неведении полгода. Три дня назад, Ваше Величество, я сам прибыл в монастырь, дабы, в согласии с тем же обычаем, оставить там свое собственное завещание. Кроме того, я почел своим долгом проверить, в порядке ли хранятся все прочие бумаги, размещенные там предками и родней. Обнаружив недостачу, я обратился к хранительницам — а настоятельница приходится сестрой моей досточтимой матери, дабы узнать, кто мог получить доступ к нашему имуществу, и твердо удостоверился, что за последний год никто, кроме моего посланца, не мог коснуться этих бумаг, и что посланец увез с собой четыре пакета. К счастью, этот человек находился в Орлеане, так что изыскать его для допроса не составило труда. Признаться, я предпочел бы, чтобы он оказался преступником, а не дураком, ибо тогда мне было бы много легче узнать, что стало с пакетом. Однако, нет никаких сомнений в том, что молодой человек был всего лишь беспечен, а напали на него обыкновенные разбойники.

— Хорошо, — говорит король, — хорошо. Я понял, как документ пропал. Я не понимаю, почему он вообще существовал?!

— Ваше Величество, я не могу ответить на этот вопрос.

— Хорошо, — кивает Людовик, — хорошо. — Это «хорошо» словно патокой к языку приклеилось, должно быть, ровно потому, что дела обстоят наоборот: ничего хорошего. — Тогда ответьте, как он там оказался. Жан де ла Валле кланяется. Поднимает голову. Это стоит ему усилия, как и речь.

— Этот документ поместил туда мой покойный отец, Ваше Величество, — и добавляет: — В год коронации Вашего Величества. Через месяц после нее.

— Стало быть, это не подделка, — сам себе говорит Людовик. Он в упор смотрит на графа де ла Валле, который скромно опускает глаза — разглядывает свои башмаки.

Жан все так же монументален и слегка, самую малость неуклюж, как и год назад, и три года назад. И синие глаза его все так же прозрачны. Но смотреть он предпочитает в пол. Вполне очевидно, что сам факт существования брачного свидетельства для де ла Валле не секрет, и секретом не был последние… лет пять? Десять? Когда там Пьер начал посвящать сына в дела и тайны?