Дымовая завеса

— Говорят, только с плавбазы. У тамошнего завмага — у мячикского, значит, — с капитан-директором прямые связи: то ли на двоюродных сестрах они женаты, то ли в санатории вместе отдыхали, то ли им ордена в Кремле в один день вручали, и они, как два уважающих друг друга земляка, широко отметили это дело, память осталась… — Что-то владелец «жигуля» слишком уж многословным сделался. — Продукт свежий, дорогой товарищ капитан, я всегда консервы в Мячиках беру.

«Дорогой товарищ капитан», — отметил Балакирев.

На каждой заводской банке, пущенной на прилавок, бывает выбита строчка цифр. На крышке и дата стоит, и ГОСТ, и номер бригады, и личный номер упаковщика — человек, знающий «язык верхней крышки», быстро разбирает, что к чему. На банках, купленных в Мячиках, эта азбука отсутствовала. Значит, продукт был закатан вручную. Дома. Не на плавбазе и не на заводе. Это первое. Второе — никаких знакомых капитан-директоров у лысоголового мячикского ленивца не было, максимум, с кем завмаг мог быть знаком — с таким же лысым неопрятным ленивцем из другого поселка. Поселков этих на большаке много. И третье — мячикский завмаг никогда не отдыхал в санатории, никогда не получал орденов и, как ведал Балакирев, никаких земляков не имел, а если и встречал, то бежал от них, как заяц от охотника. Земляки для него все, кто живет на планете Земля. Пожалуй, только это осознавал мячикский завмаг. Вот если бы он попал на какую-нибудь неведомую звезду, либо вскарабкался на Млечный Путь и встретил там двуногого, двурукого, одноголового ходока, похожего на землянина, способного мало-мальски объясняться, то это для него, возможно, и был бы земляк.

— Неплохо бы испробовать деликатесу-то, — неожиданно проговорил Балакирев, вновь ловко подкинул банку с тресочьей «душой» и беззвучно, цепко, словно вратарь из областной сборной, поймал. — А? Так люблю печень тресковую ценою в пятьдесят две копейки, что аж за ушами ломит. Голова разваливается… Оглох. Вот вы что-то говорите, товарищ, а я вас не слышу.

— Ну что вы, гражданин капитан, — укоризненно пробормотал владелец жигуленка.

«Гражданин капитан», — отметил Балакирев, покивал головой поддерживающе: говори, мол, говори, счастливый владелец двухсот банок тресковой печени.

— Здесь, на большаке, в пыли хотите есть печень трески? Да кусок в горло не полезет. Разве можно?

Капитан жестами, пальцами дал понять, что он совсем оглох, находится на последней стадии, и если его сейчас не угостить печенью тресковой ценою в пятьдесят две копейки, то он вообще может лишиться жизни, и вновь покивал, сжав глаза в жалобные щелки. Балакирев был гураном — так исстари называют полукровок, смесь русского с бурятом, — из Читинской области. Все гураны черноглазы, узколицы, с нежной девичьей кожей, загорелы, аккуратны в движениях, добычливы в охоте, смелы в драке. Владелец жигуленка не среагировал на кивки, и тогда Балакирев произнес вслух:

— Можно, все можно. Большаки всегда считались великими российскими дорогами, тут столько обедов было дадено. Тут не только едят, тут и женятся, и роды принимают, и умирают, российские большаки — это великая жизнь.

— Граждани-ин начальник!

Балакирев отметил: «Граждани-ин начальник» — и укоризненные нотки тоже отметил, покивал согласно: да, все верно, он действительно гражданин начальник, полноправный представитель власти.

— У меня же ни консервооткрывашки, ни ножа с собою… — протянул владелец «жигуля».

Капитан молча — в лице его ничего не дрогнуло, не изменилось, как пристряло доброжелательно-вежливое выражение, так и, как говорится, запеклось: словно бы побывал Балакирев в печи, только скулы порозовели, появилась на них взволнованная краснота, да подобрались узкие щеки, бурятские скулы обозначились выпуклыми бугристыми костяшками — достал из кармана консервный нож. С длинной деревянной ручкой, словно бы отхваченной от черенка лопаты. Такие ножи, почитай, в каждом доме есть, у всякой хозяйки на кухне. Имелся столовый консервный нож и в балакиревском доме. Уезжая на большак, он сунул его в карман.

— Банка денег стоит, товарищ хороший. Пятьдесят две копейки. Цена вон указана.

«Товарищ хороший», — отметил капитан, поскреб в кармане форменных брюк, выдернул руку и раскрыл ладонь, в которой мелкой горкой лежали серебряные и латунные монеты: ровно пятьдесят две копейки. Ссыпал монеты в ладонь владельца «жигулей». Деньги можно было не считать: ровно пятьдесят две копейки — две пятнашки, два гривенника и две копейки по копейке — Балакирев еще дома приготовил. Владелец жигуленка напрягся, бросил потемневший взгляд на Крутова, стоявшего на противоположной стороне большака, понял — тот находится на страховке и каждое движение, каждый жест его засекает, и характером он не то, что этот капитан, — позлее, попрямее будет. Балакирев сладко почмокал.