Дырчатая луна

— Нет. Не для красоты...

Гайка проговорила неуверенно:

— Получается, что ваш дом как корабль, который все время меняет курс влево.

— Дело не в этом, — рассеянно отозвался Лесь.

— А в чем?

Лесь смотрел на крышу сарая, где сиял никелированным ободом отражатель. Гайку все больше тревожило его молчание.

— Ты... почему ничего не говоришь?

Тогда Лесь ответил насупленно и решительно:

— Я тебя обидеть боюсь, а сделать ничего нельзя.

— Что... нельзя? — по-настоящему перепугалась Гайка.

— Я тебе обещал желтого кузнечика. А это не получится. До равноденствия успеет вывестись всего один, и я должен отдать его... другому человеку.

— Какому человеку? — прошептала Гайка.

— Одному мальчишке... Так получилось...

— Ну-ка расскажи, — потребовала Гайка и сама удивилась своему решительному тону.

Лесь послушался. Рассказал про Ашотика.

— Сама видишь, Гайка, ему кузнечик нужнее.

Гайка притихла, сидела печальная.

— Обиделась, — вздохнул Лесь. Печально, однако без мысли изменить решение.

— Ничуть, — искренне сказала Гайка. — То есть я обиделась, только не на это.

— А на что?

— Ну... на то, что ты подумал... будто я могу обидеться. А я же понимаю.

— Хорошо, что понимаешь...

— А ты... вообще глупый, — чуть слышно выговорила Гайка.

— Отчего же?

— Оттого... — Гайка заскоблила черепицу краем босоножки. — Дело разве в кузнечике?

— А в чем? — И у Леся затеплели уши. Он прочитал ответ в ее ускользнувшем взгляде: «В тебе дело. Лишь бы ты не расхотел со мной дружить».

— Весной и летом я тебе выведу хоть целый табун, — неуверенно пообещал он. — Когда солнце опять наберет силу.

Это было неразумно: ведь Гайка сию минуту сказала, что дело не в кузнечике. Сообразив про такую несуразность, Лесь смутился еще больше. Но тут же — по своей привычке высказываться бесхитростно — спросил:

— Ты, наверно, боишься, что если я решил отдать кузнечика другому, то, значит, мне на тебя наплевать, да?

Гайка снова кинула в него боязливый взгляд: «А тебе... не наплевать?»

Лесь объяснил серьезно, весомо так:

— Мы же договорились на берегу, что теперь как родственники.

Гайка повела облупленным плечом.

— Ну и что... родственники. Они ведь не друзья, они всякие бывают. Например... как твоя тетя Це-це... — И выдохнула со смесью ужаса и храбрости: — Нет уж, я так не хочу...

— Так и не будет. Она — просто тетя, а я тебе... ну, почти что родитель. Разве забыла?

— Родители у меня давно есть, — уже без стеснения, просто с грустью сообщила Гайка. — А вот друга... ну, такого, самого-самого... никогда не было. Ни среди девчонок, ни среди мальчишек.

Лесь не отвечал, глядя с крыши в дальние дали, на морской горизонт. Но Гайка теперь чувствовала, что он не отгораживается от нее. Он прислушивается — и к ней, и к себе. И совсем перестала бояться своей откровенности.

— А у тебя... такой друг есть?

Лесь мотнул головой — так, что белые волосы разлетелись над ушами.

— «Самого-самого» нету... Я его только во сне видел.

— Расскажешь? — шепотом спросила Гайка. Она сидела на черепице в сторонке от Леся, а теперь придвинулась вплотную.

Было солнечно и спокойно, морской ветерок дружески обвевал Леся, и Гайка была славная, и все вокруг было хорошо. И Лесь подумал, что отчего бы и не рассказать про  э т о?

— Это такой сон... Я его видел много раз. Он — про город. Город этот похож на наш, только... ну, не совсем похож. В нем полно загадок, закоулков и всякого такого... А на площадях растут среди камней большие синие цветы... А кое-где вместо улиц каналы, и туда с моря заходят теплоходы, и часто даже не поймешь, где дома, а где корабельные рубки... А народу немного, поэтому в городе всегда спокойно...

Гайка сдержанно дышала у его плеча. Лесь продолжал:

— Мне всегда снится сперва утро. Тихое, раннее. И вдруг раздается музыка. Переливчатая... Знаешь, есть такой инструмент — флейта?

Гайка кивнула.

— Она хорошо так играет, — шепотом рассказывал Лесь. — Музыка эта — старинный марш. Не парадный, а такой... ну, немного печальный. В маршах есть средняя часть, она не боевая, а... словно передышка для отдыха.

— Я знаю. Кажется, это называется «анданте модерато». Мы учили в музыкальной школе, только точно я не помню...

— Хорошее название! — обрадовался Лесь. — Неважно, что не помнишь точно, пусть будет «анданте модерато». Правильно я сказал? Ну, вот... Значит, раздается такая музыка, а потом появляется мальчик. Это он играет на флейте. Идет по лестнице, по улице. А из калиток и переулков к нему сбегаются ребята: кто с трубой, кто с контрабасом, кто с барабаном. И наконец получается целый оркестр. И марш теперь уже веселый. Утренний марш. И они шагают с ним через весь город.

— Куда? — прошептала Гайка.

— Не знаю... Просто такой обычай. Они будят город. И люди смотрят на них из окон и с тротуаров, и всем хорошо...

— Понимаю, — выдохнула Гайка. Словно видела этот город и маленький оркестр с блестящими трубами...