"
В глазах потемнело. Сердце почти остановилось. Я почувствовал, как кто-то поднял меня на руки. Как я поплыл в пространстве. Потом почудилось тепло. Что-то мягкое под моей спиной. Я потерял сознание, а, когда очнулся, было совсем темно.
***
Это бала та же палата. С тем же черным окном. Но теперь там был чуть заметный огонек -- костер, с тенями вокруг него. Я смертельно устал, меня знобило, и руки и ноги кололи судороги. Я только и смог прохрипеть:
- Во-ды..пожалуйста, пить...
Тётка-врачиха засуетилась перед лицом, тушей закрывая вид на черное окно. Взяла стакан, уже собиралась выйти, но её остановил мужской голос:
- Погоди, у него была бутылка с собой. Плесни ему этой дряни.
Я с трудом обернулся. На койке, где спала Катюша, развалился на водитель. Лицо его нервно дергалось. Заметно это было по шрамам, что скакали, как кардиограмма при тахикардии. На коленях его сидел Мальчишка. Жадно грыз мороженное, осыпая пол шоколадной глазурью. Тётка-врачиха увидала крошки, зло простонала "Ыыыы", ткнула пальцем в тающие черные капли. Водитель глянул на нее:
- Да уберет он все, не донимай ребенка. И напои дичь.
Мне к губам приплыл граненый стакан, я жадно заглотал, приговаривая в эхе стакана "Сука, это ты, ублюдок!"
- Не ругайся. Мне и самому немного не по себе. Не люблю я это. Потому что не местный от рождения. Хотя и привык. Но немного.
Я отстранился от стакана. Жажда заиграла еще сильнее, но я стерпел.
- Где Катюша?
- Нет её. Как выйдем, может увидишь собак. Они кости её доедают.
Шея онемела и бросила голову на подушку. Я смотрел в потолок и слушал.
- Она просто ближе спала к двери. Так что её первой отдали. Сейчас все подготовят, и тебя отдадут.
- Куда отдадут?
- "Кому" ты хотел спросить. Ил(ь/и)е. Его кормить надо. Он теперь не так часто просыпается, но еще просыпается. Ничего личного, такова традиция.
- Ил(ь/и)я же друг мелкого.
Мальчик угукнул набитым ртом.
- Друзья. Почти как братья с ним.
- Когда я ем, я глух и нем. Помнишь?
- Вы скормили Катюшу... человеку?
- О, нет-нет-нет. Ил(ь/и)я не человек. Он наш Бог.
Тётка-врачиха с недовольным стоном "Ыыыы" вышла.
- ...их бог, - шёпотом добавил водитель. - Я то понимаю, какое это зверство. Он или урод, или монстр. Что-то одно точно, а может и то и другое. Но, если не тебя, так моего сына.
- Они же друзья?
- Друзья? Сына, иди прогуляйся... Я не знаю точно, но уверен, что у этой твари друзья уже были. Ему лет шестьдесят или семьдесят уже. Но я смотрю на местных и вижу, в "голодный год", когда дичи нет, языки они друг другу вырезали и своему богу скормили. А он еще ребёнок. Ему голову уже промыли, и матери его промыли. Тут говорящих осталось всего ничего. И с каждым годом все меньше. Нет у этой твари друзей, если она голодная. А сын мой вечно с ним пропадает, как тварь проснется. Вот будет она голодная -- не моргнет, сожрёт.
- Языки?
- Да, это вроде деликатеса для него. Ну, и как мне объяснили, срезали они сами, и срезая подумали...Подумали, что без рук и без ног работать не получится, а без языка вполне можно.
- Катюша...
Я не мог плакать. Глаза пытались выдавить хоть каплю, но не получалось. Снова тошнило. В черном окне снова заиграли тени, искажаясь в пугающие формы.
Мальчик вернулся. Водитель велел ему вытереть пол, а сам ушел.
- Эй, можно тебя попросить кое о чем?
- Сбежать что ли хочешь?
- А ты поможешь?
- Нет. Ил(ь/и)ю кормить нужно обязательно. Он и так совсем плох стал в последний год.
- Тогда о другом попрошу.
- Проси.