Дyxless 21 века. Селфи

– Хватит вилять! – Он неожиданно повышает голос, но потом резко осекается. – Извини, я не хотел грубить. Просто это действительно очень важно. Это всегда так было с тобой или просто однажды ты ощутил, что вся эта популярность свалилась на тебя совершенно незаслуженно? Что это был некий аванс, который ты бездарно промотал? Кстати, ты всегда был тщеславным? Только честно.

– Сколько себя помню.

– Так я и думал. Тщеславие, да. Но при этом в тебе ведь не было столько безразличия, правда? Оно появилось как-то вдруг. Почему? Люди стали узнавать на улицах, и ты успокоился? Можно больше не добиваться? Не доказывать?

– Жизнь богатых и знаменитых, как говорил Фредди Меркьюри.

– Да, я в курсе, ты его любишь. – Он замолкает, щелкает зажигалка. – Скажи, когда ты понял, что исписался?

– С чего ты взял, что я исписался? Странно слышать это от человека, который не написал ни одной книги.

– Что ты об этом знаешь? – В его голосе появляются металлические нотки. – Есть разница между книгой, которая ждет своего часа, и книгами, которых уже никто не ждет. Понимаешь, о чем я?

– О да! – Смеюсь. – Пришлешь почитать ту, которая ждет своего часа?

– Купишь, если захочешь. – Он выпускает дым. – Знаешь… ты стал… тусклым. Вот что у меня не складывается. Скажи, может быть, ты наконец понял, что это была ошибка? Ты не оправдал ни одной надежды, потому что не мог оправдать? И все твое бесконечное вранье прессе, читателям, друзьям – все это из-за отчаянного желания остаться в обойме? Остаться хоть в каком-то статусе. Быть одной из «полузвезд».

– Слушай, ебанашка, – раздражаюсь я, – кто ты такой, чтобы задавать мне вопросы о моих ошибках, компромиссах и надеждах? Что ты сделал в своей жизни? Чужую цитату себе в статус повесил? Написал три абзаца о плачевном состоянии русской литературы? Очередной не признанный никем графоман? Вас, таких психов, пол-интернета ко мне в фейсбук каждый день ходит, напомнить, какая я бездарность и какие вы все гении. У вас у каждого «через месяц» издается книга, «прочитав которую ты поймешь, о чем я». Чего-то годы проходят, а книг все нет, и я все не понимаю. А ты понял, что книгу писать долго и не получается, и решил донести мне всю свою внутреннюю помойку по скайпу?

– Нет. Наоборот, это я решил дать тебе шанс донести твою внутреннюю, как ты говоришь, помойку. Ну, Вовка, решайся. Камера не горит, нас никто не слышит. Только ты и я. Нас тут только двое, – начинает он громко смеяться. – Нас правда двое! Двое! Я умру сейчас от смеха! Прости. Так что, исповедуешься?

– С какого перепугу? Ты что, поп, что ли?

– Нет, к попу бы ты с этим не пошел. К девушке бы не пошел. Исповедоваться ты можешь только самому близкому человеку. Родному.

– Тебе например?

– Например. Ты даже не представляешь, но ближе меня у тебя никого нет. Я как брат, даже роднее. Я тот, кто всегда рядом. Тот, кого ты не замечаешь. Я тебе предложил помощь, но ты ее не принял. Ты же никому не хочешь помогать. Тебе все безразличны. Даже ты сам. Это нужно исправлять.

– Чувак, я тебе одно обещаю, – наклоняюсь я к микрофону, кричу: – Я не врач, клятв Гиппократа не давал! Поэтому, если мы встретимся, а я думаю, мы встретимся однажды, я тебе лицо исправлю, несмотря на то что умалишенных бить нельзя. Сумасшедший урод! Псих!

– Псих здесь один, Вова. И это ты, – переходит он на шепот, – сошедший с ума от тщеславия и гордыни человек. Безразличное, пустое, никому не приносящее ничего хорошего существо. Ты что, поверил, что все заслуженно, да? Ты так и не понял, что все это не может оставаться твоим, потому что предназначалось вовсе не тебе. Не понял, что это было твое нелепое везение. Билет, который ты купил по случаю. Он вот тоже купил билет. На поезд. Но, к сожалению, сел в машину. Твоя машина уже подъезжает, Вова.

– Я тебя найду, урод! – Дыхание сбивается, в висках колотит. – Обещаю!

– Меня искать не нужно. – Он приблизился к микрофону, и я слышу, как он касается губами мембраны. – Я здесь. Ближе, чем ты думаешь. Я у тебя под кожей. Однажды я порву ее и вылезу наружу.

Идет короткий зуммер.

В тот момент, когда он отключается, у меня резко учащается пульс, точнее какой там учащается – сердце начинает колотить с частотой, о возможности которой я не подозревал. Мне не хватает воздуха, бросает в жар. Потом виски сдавливает, тело дрожит – сначала мелкой дрожью, потом сильнее, сильнее. Главное – никого рядом. Ни одной живой души, способной помочь. Мысли путаются, сбиваются от невиданного доселе приступа страха. Что происходит? Инфаркт? В груди резко колет, в глазах мутнеет. Одной рукой хватаю телефон, другой резко рву на себя балконную дверь, запуская в квартиру поток свежего воздуха.

Тычу в последние вызовы, хочу найти Оксану, но первым попадается Макс. Набираю его. Один гудок, второй. Видимо, еще спит. А дышать все сложнее, и сердце колошматит уже не в груди, а в висках, и я сейчас оглохну.

– Алло, – заспанным голосом отвечает Макс.