Дзен-буддизм и психоанализ

Тем не менее именно как субъект — отчасти в этом состоит его величие — эго осознает, что его субъективность является контингентной, или обусловленной субъективностью. Наделенное свободой трансцендировать всякий данный аспект самого себя или своего мира как эго, оно не обладает свободой трансцендировать субъект-объектную структуру как таковую. Даже трансцендируя, оно по-прежнему привязано к трансцендируемому. Как субъект, эго навсегда связано с самим собою и с миром как объектом. В качестве субъекта оно активирует себя и обладает собственным миром. Как объект, оно дано себе самому во всей своей частности и конечности, как часть того мира, в котором оно себя находит. Эго способно иметь объект лишь потому, что является субъектом, и может быть субъектом лишь до тех пор, пока является объектом или таковым обладает.

Зависимое от объекта и им обусловленное эго сталкивается также с объектом-препятствием. Находя и осознавая себя в субъективности, эго в субъективности же оказывается отделенным и отрезанным от себя. Как эго, оно никогда не может соприкасаться с собой, познавать себя или обладать собою в полной и подлинной индивидуальности (нераздельности). Всякая попытка такого рода отодвигает эго — как субъект бесконечной регрессии — от себя самого, оставляя лишь некий подобный ему объект. Постоянно ускользающее от самого себя эго обладает собою только как объектом. Разделенное и расколотое в своей концентрированности, эго оказывается недоступным для самого себя, оно отгорожено, отдалено и отчуждено от себя. Обладая собою, оно собой не обладает.

Точно так же полнота обладания оборачивается не-обладанием и в случае самоосознания и осознания мира (последнее на самом деле есть одно из измерений самоосознания). Мир всегда предстает как объект для сознания. Рефлективно, в своей субъективности, эго может постигать мир как тотальность, в которую оно входит. Однако включенный в этот мир рефлективный аспект эго также является объектным, и воспринятый подобным образом мир есть объект для эго как субъекта восприятия. Как в непосредственном, так и в концептуальном опыте мир является объектом. Эго-субъект отодвигается, отстраняется, отчуждается.

Как раз эта дихотомия — субъект-объектная структура — составляет экзистенциальную неопределенность, конфликтность и противоречивость эго и эго-сознания. Раздвоенное и разделенное в самом своем единстве, эго ограничено самим собою, оно не может самим собою поддерживаться и реализовываться. При всей взаимосвязанности с миром оно исключено из него, изолировано; это и ограничено рамками мира, и изъято из него — из мира, в котором оно находится и которому оно принадлежит. Эго дважды расколото, извне и изнутри, оно обособлено и отрезано от самого себя и от мира. При всей своей субъективности оно не является чистым субъектом; в своей свободе оно никогда не располагает абсолютной свободой. Эго не представляет собой основания или источника себя самого и мира — оно всегда обладает ими, но никогда не обладает ими целиком. Такова судьба эго в эго-сознании, такова ущербность человеческого существования.

Экзистенциальным выражением этого является двойная тревога эго о жизни и смерти. Но это — лишь два выражения одной фундаментальной тревоги по поводу разъедающего эго внутреннего раскола и противоречивости, препятствующих ему полностью быть самим собою. Тревога, имеющая отношение к жизни, проистекает из необходимости бороться с этим противоречием и разрешать его. Тревога из-за смерти возникает в силу возможности окончания жизни до того, как было достигнуто какое-то решение. Чтобы «быть» эго, нужно искать и реализовывать себя. Таков внутренний императив, которого еще нет у младенца, никогда нет целиком и полностью у идиота, едва ли хоть наполовину имеется у «ребенка-волка» и, возможно, уже отсутствует у психотика. В природном совершенстве животного такого императива не существует.

Даже если бы язык не был порождением эго-сознания и мы могли бы спросить молодое животное, например котенка, о его намерениях и планах на будущее, вопрос был бы для него бессмысленным. Между тем человеческий ребенок сталкивается как раз с этим вопросом, звучащим как извне, так и изнутри. Биологический или физиологический рост или созревание сами по себе еще не составляют роста, созревания или реализации человека как человека. Без сомнения, материнство более служит мерой самореализации самки человека, чем отцовство человеческого самца. Поэтому ответ девочки: «Я стану мамой» — принимается, тогда как ответ мальчика: «Я стану папой» — вызвал бы определенное недовольство.

При том, что у человека материнство далеко выходит за чисто биологические рамки, оно не является окончательной реализацией женщины как человеческого существа. Ни одна роль, функция или призвание не могут в конечном счете удовлетворить человека — мужчину или женщину — как человека. Однако именно к такому самообману склоняется эго, принуждаемое к тому своей внутренней противоречивостью.