Дзен и искусство ухода за мотоциклом

— И это было интересно?

— Конечно, — отвечает он и снова надолго замолкает. Дальше:

“Ну разве ты не помнишь? Ты заставлял меня искать дорогу домой… Ты тогда любил играть с нами. Ты рассказывал нам разные истории, мы катались повсюду, а теперь ты ничего такого не делаешь”.

— Так ведь делаю.

— Нет, не делаешь! Ты просто сидишь, уставившись куда-то, и ничего не делаешь! — Слышу, что он снова плачет. Дождь порывами стучит в окно, и я чувствую, как на меня наваливается какая-то тяжесть. Он плачет по нему. Ему не хватает его. Вот о чём был тот сон. В том сне…

Кажется бесконечно долго я продолжаю прислушиваться к потрескиванию обогревателя, к шуму ветра и дождя на крыше и за окном. Затем дождь затихает, и слышен только звук капель с деревьев, качающихся под порывами ветра.

31

Поутру меня остановил вид зелёного слизняка на земле. Он около шести дюймов длиной, три четверти дюйма шириной, мягкий, как будто резиновый и покрытый слизью как какой-то внутренний орган животного.

Вокруг меня всё сыро, влажно, туманно и холодно, но достаточно ясно видно, что мотель, где мы расположились, стоит на склоне, поросшем яблонями, травой и сорняком под ними. Их листья усыпаны каплями не то росы, не то дождя, которые ещё остались с ночи. Замечаю ещё одного слизняка, ещё одного, Боже мой, да они тут просто кишмя кишат.

Когда подошёл Крис, я ему показываю их. Он движется медленно, как улитка по листу, и никак не реагирует.

Мы выезжаем из мотеля и завтракаем в городке у дороги под названием Веотт, а настроение у него всё ещё отчуждённое. Настрой у него такой, что он всё смотрит в сторону и не хочет разговаривать, и я не докучаю ему.

Дальше в Леггете мы подходим к пруду с утками, где покупаем корм и бросаем его уткам, но я вижу, что он делает это настолько безучастно, что дальше некуда. Затем мы попадаем на какую-то извилистую горную дорогу и вдруг оказываемся в густом тумане. Температура падает, и я ощутил, что мы снова у океана.

Когда туман рассеялся, с высокого гребня нам виден океан, он от нас далеко и кажется синим-синим. Чем дальше мы едем, тем холодней мне становится, совсем замерзаю.

Мы останавливаемся, я достаю куртку и надеваю её. Вижу, что Крис подходит совсем близко к краю утёса.

— КРИС! — кричу я. Он не отвечает.

Я подбегаю, хватаю его за ворот рубашки и оттаскиваю назад.

— Не делай этого.

Он смотрит на меня как-то прищурившись.

Достаю одежду и подаю её ему. Он берёт, но всё копается и не одевает.

Торопить его теперь бесполезно. В таком настроении он будет делать только то, что хочет.

А он всё тянет и тянет. Проходит десять, пятнадцать минут.

Ну что ж, кто кого переупрямит.

Тридцать минут спустя на холодном ветру с океана он спрашивает: “Куда мы едем?”

— Теперь на юг, по побережью.

— Поедем назад.

— Куда?

— Туда, где теплее.

На это ушло бы миль сто лишних. — Сейчас мы поедем на юг, — повторяю я.

— Зачем?

— Потому что назад придётся давать крюк во много-много миль.

— Поехали назад.

— Нет. Одевай тёплые вещи.

Но он не делает этого и просто сидит на земле.

Минут пятнадцать спустя он снова говорит: “Поехали назад.”

— Крис, не ты ведёшь мотоцикл, а я. Мы поедем на юг.

— Почему?

— Потому что слишком далеко, и потому что я так сказал.

— Ну, а почему бы нам просто не поехать назад?

Меня охватывает гнев. — Да тебе и вовсе это ни к чему, а?

— А я хочу назад. Ну скажи, почему нельзя ехать назад?

Я стараюсь сдержаться. — В самом деле тебе вовсе не хочется назад. В действительности ты лишь хочешь посердить меня, Крис. И если постараешься, то у тебя получится!

Вспышка страха. Вот этого ему и надо было. Ему хочется возненавидеть меня. Потому что я — это не он.

Он угрюмо смотрит в землю и надевает теплые вещи. Мы снова садимся на машину и едем дальше по побережью.

Я могу строить из себя отца, какой у него должен быть, но подсознательно, на уровне качества, он разгадывает это и понимает, что настоящего отца тут нет. Во всех этих беседах шатокуа не раз проглядывало лицемерие. Вновь и вновь даётся совет устранить двойственность субъекта-объекта, причём самая большая двойственность, между ним и мной, так и осталась нераскрытой. Раздвоение личности.

Кто же это сделал? Не я же. И никак нельзя исправить этого…Я всё думаю, насколько же глубоко дно у океана…

Я по существу раскаявшийся еретик, и поэтому в глазах всех спас свою душу. В глазах всех, кроме одного, который глубоко внутри знает, что спас он всего лишь шкуру.

Я существую теперь главным образом доставляя удовольствие другим. Так поступаешь, чтобы выбраться. Чтобы выбраться, надо сообразить, что они хотят от тебя услышать, затем произносишь всё как можно убедительнее и оригинальнее, и если убедил их, то тогда спасён. Если бы я не набросился на него, то мы всё ещё были бы там, но он остался верен тому, во что верил до самого конца. Вот в этом разница между нами, и Крис знает об этом. Вот поэтому-то я иногда чувствую, что он — это реальность, а я — призрак.