В Бейкере, где мы останавливаемся, термометры показывают 108 в тени. Когда я снимаю перчатки, бензобак так раскален, что невозможно дотронуться. Двигатель зловеще потрескивает от перегрева. Очень плохо. Задняя шина тоже сильно стерлась, и я, приложив ладонь, чувствую, что она такая же горячая, как и бензобак. -- Придется ехать медленнее, -- говорю я. -- Что? -- Думаю, не следует гнать больше пятидесяти. Джон смотрит на Сильвию, а та смотрит на него. Между ними что-то уже говорилось по поводу моей медлительности. Оба выглядят так, будто с них уже почти хватит. -- Мы же хотели побыстрее добраться, -- высказывается Джон, и они идут к ресторану. Цепь тоже раскалилась и пересохла. В правой седельной сумке нашариваю баллончик со смазкой, завожу двигатель и брызгаю на движущуюся цепь. Она еще не остыла, и раствор испаряется почти мгновенно. Затем я выпускаю тоненькую струйку масла, даю ему немного стечь и выключаю двигатель. Крис терпеливо ждет, а потом идет за мною в ресторан. -- Мне показалось, ты говорил, что большой упадок наступит на второй день, -- говорит Сильвия, когда мы подходим к кабинке, где они уже сидят. -- На второй или на третий, -- отвечаю я. -- Или на четвертый и пятый? -- Может быть. Они с Джоном снова переглядываются с тем же самым выражением, что и раньше. Кажется, оно означает: "Трое -- уже толпа". Может, захотят ехать быстрее и дожидаться меня в каком-нибудь городке впереди. Я бы предложил им это сам, но если они поедут намного быстрее, то ждать меня в городке им не придется. Ждать меня они будут в кювете. -- Не знаю, как люди здесь это терпят, -- говорит Сильвия. -- Крутая тут страна, знаешь ли, -- отвечаю я с некоторым раздражением. -- Они знают, что здесь круто, когда сюда едут, и готовы к этому. Если кто-то один жалуется, -- прибавляю я, -- то остальным становится еще тяжелее. У них есть жизненная сила. Они знают, как идти дальше. Джон и Сильвия не очень разговорчивы, и Джон быстро допивает кока-колу и отходит к бару за стаканчиком. Я выхожу и снова проверяю багаж: после последней упаковки вещи немного ужались, и я выбираю слабину и вс перевязываю снова. Крис показывает нам термометр на солнце, и мы видим, что ртуть поднялась намного выше 120 градусов. Мы еще не выехали из города, а я уже весь взмок от пота. На ветру высыхаю меньше, чем за полминуты. Жара просто припечатывает нас. Даже в темных очках приходится щуриться. Вокруг -- ничего, кроме пылающего песка и бледного неба, такого яркого, что трудно вообще куда-либо смотреть. Все раскалилось добела. Настоящая преисподняя. Джон впереди разгоняется все быстрее. Я бросаю думать о нем и сбрасываю скорость до пятидесяти пяти. Если не хочешь в такую жару неприятностей, то не станешь гонять покрышки на 85 милях в час. Лопнувшая шина на этом участке пути -- это кранты. Наверное, они восприняли то, что я сказал, как некую отповедь, но я не имел этого в виду. Мне при такой жаре не удобнее их, но залипать на этом не имеет смысла. Весь день, пока я вспоминал и говорил о Федре, они, должно быть, думали о том, как все плохо. Вот что их действительно изнашивает. Мысль.