Дзэн и искусство ухода за мотоциклом

Во сне люди произносят странные вещи, но с чего мне говорить, что мы с ним встретимся? И с чего бы ему думать, что я не сплю? Нет, здесь что-то не то, чувствуется очень скверное качество, только я не знаю, из-за чего. Сначала чувствуется, потом уже вычисляешь.

Вот Крис зашевелился, озирается.

– Где мы? – спрашивает он.

– На вершине хребта.

– А, – говорит он. Улыбается.

Я распаковываю обед: швейцарский сыр, пепперони и крекеры. Тщательно разрезаю сыр, за ним колбасу на аккуратные ломтики. В тишине все делаешь правильно.

– Давай построим здесь хижину, – говорит он.

– Ох-х-х-х, – стону я. – И карабкаться к ней каждый день?

– Конечно, – издевается он. – Разве трудно?

Вчера в его памяти – это давно. Я передаю ему сыр и крекеры.

– О чем ты все время думаешь? – спрашивает он.

– О тысячах вещей, – отвечаю я.

– Каких?

– Боюсь, большинства ты просто не поймешь.

– Типа?

– Типа, почему я тебе сказал, что мы встретимся на вершине.

– А, – говорит он и опускает голову.

– Ты сказал, голос у меня был, как у пьяного? – переспрашиваю я.

– Нет, не как у пьяного, – отвечает он, не поднимая головы. Так старается не смотреть на меня, что волей-неволей усомнишься, не врет ли.

– Тогда какой?

Не отвечает.

– Какой, Крис?

– Просто другой.

– Какой?

– Ну, я не знаю! – Он искоса глядит на меня, в глазах мелькает страх. – Каким ты обычно давно говорил, – добавляет он и снова смотрит вниз.

– Когда?

– Когда мы жили здесь.

Я держу под контролем лицо, чтобы он не заметил перемены в выражении, затем осторожно поднимаюсь, отхожу и методично переворачиваю носки на камне. Давно высохли. Я иду с ними назад, а Крис по-прежнему смотрит на меня. Как ни в чем не бывало произношу:

– Я и не знал, что говорил иначе.

Он на это не отвечает.

Я натягиваю носки, обуваюсь.

– Я хочу пить, – говорит Крис.

– Нам не так уж далеко спускаться к воде, – говорю я, вставая. Смотрю на снег, потом спрашиваю: – Готов?

Он кивает, и мы надеваем рюкзаки.

Идя по гребню к началу оврага, слышим стук еще раз – теперь камень падает громче. Я оглядываюсь: где это? По-прежнему ничего.

– Что это было? – спрашивает Крис.

– Подвижка камней.

Оба секунду стоим тихо, вслушиваемся. Крис спрашивает:

– Наверху кто-то есть?

– Нет, я думаю, это снег тает и высвобождает камни. Если в начале лета жара, таких подвижек слышно много. Иногда больших. Так снашиваются горы.

– Я не знал, что горы стираются.

– Не стираются – снашиваются. Округляются, становятся покатыми. Эти горы еще не сношены.

Теперь все склоны вокруг покрыты черноватой зеленью леса. Издали похоже на бархат. Только вершины лысые.

Я говорю:

– Вот смотришь на эти горы, и они кажутся такими постоянными и мирными, но они меняются все время, и эти перемены – мирные далеко не всегда. Внизу, вот сейчас у нас под ногами – силы, которые могут разорвать эту гору в клочья.

– А они так делают когда-нибудь?

– Что?

– Разрывают гору в клочья?

– Да, – отвечаю я. Потом вспоминаю: – Недалеко отсюда под миллионами тонн скал мертвыми лежат девятнадцать человек. Все удивились, что лишь девятнадцать.

– А что случилось?

– Простые туристы откуда-то с востока; остановились на ночевку в лагере. Ночью вырвались на волю подземные силы, спасатели наутро увидели, что произошло, и лишь покачали головами. Даже не пытались раскапывать. Вгрызешься в сотни футов скалы, найдешь тела – и тут же их придется закапывать снова. Вот их там и оставили. До сих пор лежат.

– А откуда узнали, что девятнадцать?

– Соседи и родственники сообщили, что они пропали.

Крис смотрит на вершину впереди:

– Это без предупреждения?

– Не знаю.

– Ну было же какое-то наверняка.

– Может, и было.

Мы идем туда, где хребет загибается внутрь, к началу оврага. Наверное, там-то мы воду и найдем. Потихоньку принимаю вниз.

Сверху еще немного постукивают камни. Мне вдруг страшно.

– Крис, – говорю я.

– Что?

– Знаешь, что я думаю?

– Нет. Что?

– Я думаю, мы будем большими умниками, если пока бросим эту верхушку к черту и попробуем взойти на нее как-нибудь в другой раз.

Он молчит. Потом произносит:

– Почему?

– У меня нехорошие чувства.

Он долго ничего не говорит. Наконец спрашивает:

– Например?

– Ох, я просто думаю, что там запросто можно попасть в бурю или оползень – или еще что-нибудь, будут большие неприятности.

Снова молчание. Я поднимаю голову – у него на лице неописуемое разочарование. По-моему, он знает, что я не договариваю.

– Ты об этом подумай пока, – говорю я. – А доберемся до воды и пообедаем – решим.

Продолжаем спуск.

– Ладно? – спрашиваю я.

Наконец уклончиво соглашается:

– Ладно…

Спускаться легко, но дальше склон будет отвеснее. Здесь все еще открыто и солнечно, а скоро опять зайдем под деревья.

Я не знаю, что и думать о наших зловещих разговорах по ночам – кроме того, что это нехорошо. Для нас обоих. Видимо, сказывается напряжение: мотоцикл, походы, шатокуа, прежние места, – а по ночам вылезает. Хочется убраться отсюда, и как можно скорее.