Дзержинский

Мушкат довольно быстро разложила газеты и журналы по наименованиям и годам. Правда, чтобы превратить «свалку» в образцовый архив, требовалось еще много потрудиться, но Юзеф, как только увидел, что дело продвигается довольно быстро, не позволил Зосе долго засиживаться по вечерам.

— Я не какой-нибудь бесчеловечный эксплуататор, — говорил он, прощаясь, и весело смеялся.

Скрепя сердце девушка шла домой. Зосе казалось, что Юзеф совсем не дорожит ее присутствием. Разве могла она знать, что Дзержинский, наоборот, старается продлить время ее ежедневных посещений!

3

Вместе с Фиалковской Зося часто теперь гуляла в окрестностях Кракова, По воскресеньям они забирались куда-нибудь подальше: на Паненьские скалы, где было полно фиалок, или на Бедяны и в Тынец, там в зарослях сирени утопали живописные руины монастыря, основанного еще Болеславом Храбрым. Попытки девушек увезти за город и Юзефа оканчивались обычно безрезультатно. Всегда находилась срочная работа, которую он никак не мог бросить. Лишь изредка по вечерам им удавалось вытащить его ненадолго на окраины самого Кракова, в парк Иордана или на Вавель.

Единственная ежедневная прогулка Юзефа заключалась в посещении Главного почтамта в Кракове. Он сам относил туда партийную корреспонденцию. Но что это была за прогулка! Всегда в спешке, по пыльным улицам, в жаре и духоте.

Тогда, чтобы чем-то восполнить его добровольное отречение от загородных прогулок, Зося стала приносить Юзефу охапки полевых и лесных цветов. Как он радовался им и за неимением ваз развешивал по стенам.

С квартирой Эльбаума Юзефу все же пришлось расстаться. Приятный вид из окон был единственным ее достоинством. Во всех же других отношениях она была неудобна.

В мае 1910 года Юзеф переехал на улицу Коллонтая, 4, квартира 8, поближе к вокзалу и почте. Туда же Мушкат перевезла свой архив. Квартира была во флигеле на втором этаже. На дверях табличка: «Пшеглонд социал-демократичны». Две комнаты занимали Ганецкий и какие-то неизвестные Зосе товарищи, а в маленькой прохладной кухоньке оборудовал свою спальню и рабочий кабинет секретарь Главного правления товарищ Юзеф. У стены, выполнявшей функции «кабинета», стоял маленький письменный столик и этажерка с книгами, а «спальню» представлял коротенький диванчик, на котором, свернувшись калачиком и подложив под голову за неимением подушек газеты, спал Дзержинский. Но так как это все же была кухня, то обстановку дополняли табурет с тазом, ведро с водой и на плите примус и чайник.

Зато архив разместился теперь превосходно. Для него в одной из комнат вдоль всей стены сделали стеллажи и закрыли их ситцевыми занавесками.

Работая с архивом, Зося часто становилась невольным свидетелем споров и разговоров, которые вели Дзержинский, Ганецкий и приходившие к ним товарищи. Ни Юзеф, ни Миколай (Ганецкий), разумеется, не посвящали ее в дела Главного правления, но и не стеснялись в разговорах, знали Богдану еще с 1905 года. Надежный и преданный партии товарищ.

— Весь 173-й номер «Червоного штандара» пронизан оппортунизмом, — слышала Богдана голос Дзержинского, — там превозносится культ легальности, а в корреспонденции из Лодзи «Червоны штандар» дошел до того, что позволяет себе насмешки над «кротовой работой подполья». Каково?!

Что-то сказал Ганецкий, Богдана не расслышала. Затем снова раздался взволнованный голос Дзержинского:

— Самое ужасное, что отчет Главного правления за 1909 год повторяет ошибки «Червоного штандара». А теперь еще и резолюция по финляндскому вопросу, присланная Здзиславом. Путаная, непонятная для рабочих. А пункт третий просто скандальный. Приветствовать всю оппозицию в Думе! Вместо того чтобы пригвоздить кадетов, резолюция Главного правления СДКПиЛ их приветствует!!!

— Зачем же ты переслал эту резолюцию в Варшаву? Написал бы о своем мнении в Главное правление, — ответил Ганецкий.

— Я не имею права задерживать материалы Главного правления, адресованные низовым организациям. Я не могу ставить себя над Главным правлением. А о своем мнении писал. Не раз писал и еще напишу!

В тот же день, 16 июня 1910 года, Юзеф написал cpaзу три письма — З. Ледеру, Ю. Мархлевскому и Л. Тышке — всем членам бюро Главного правления.

«Резолюция произвела на меня впечатление совершенно кадетской, — писал он Ледеру, подробно разбирая ее по пунктам. — Таких резолюций Главное правление не должно принимать и посылать их как образец на места. Меня удивляет, что ни Леон, ни Юлек не внесли никаких замечаний, поправок…»

Он требовал, чтобы Главное правление было сосредоточено в одном месте и было бы более коллегиальным учреждением, чтобы не допускать таких ошибок, «а если это сознательное направление, в таком случае для меня не может быть места в Главном правлении».

Ю. Мархлевскому: «В указаниях Главного правления партии нет цемента, который бы спаивал партию, лишь бестолковщина в определении партийной линии и агитация, которая одна, без более глубоких мыслей об основных задачах партии и пролетариата не представляет большой ценности».