Дзержинский

Феликс Эдмундович волнуется. Право наций на самоопределение — с 1903 года камень преткновения в отношениях между польскими социал-демократами и большевиками. И зачем это Владимир Ильич вынес на конференцию этот вопрос? Разве так важно решать его именно сейчас, когда надо бы заботиться прежде всего о единстве пролетариата?

Дзержинский берет слово:

— Стремление к отделению от России, сепаратизм — есть стремление борьбы с социализмом. В этом мы хорошо убедились на примере всех польских националистических партий. Если мы, признав право наций на самоопределение, поддержим лозунг «независимости Польши», то этим будем только играть на руку польским националистам и шовинистам!

В перерыве к Дзержинскому подошел Ленин. Владимир Ильич взял его под руку, мягко, по-товарищески стал доказывать несостоятельность его выступления.

Нельзя путать право с обязательным отделением. Отделиться или соединиться — должны решать сами угнетенные в прошлом народы России. Ведь свобода соединения предполагает и свободу отделения. Только так Россия сможет обеспечить себе доверие и поддержку других народов. Вокруг Ленина и Дзержинского столпились делегаты, и Владимир Ильич разъяснял теперь не только Феликсу. Польские социал-демократы выдвинули лозунг интернационалистов, братского союза с пролетариями всех остальных стран, и в этом: их историческая заслуга. Польским товарищам, чтобы спасти социализм, приходилось бороться против бешеного национализма. Но нельзя же предлагать большевикам стать шовинистами, потому что-де этим можно облегчить позицию социал-демократов Польши. Для усиления интернационализма надо в России налегать на свободу отделения угнетенных наций, а в Польше подчеркивать свободу соединения.

Резолюция по национальному вопросу, написанная Лениным, принимается абсолютным большинством голосов.

Дзержинский сидел, низко опустив голову. Исхудавшее лицо, обтянутое желтой кожей, покрылось красными пятнами. В ушах звучали слова резолюции: «За всеми нациями, входящими в состав России, должно быть признано право на свободное отделение и на образование самостоятельного государства. Отрицание такого права и непринятие мер, гарантирующих его практическую осуществимость, равносильно поддержке политики захватов или аннексий». Несколькими строками ниже говорилось, что «отрицание права на свободное отделение ведет к прямому продолжению политики царизма[27].

Он, Дзержинский, отрицал такое право. Значит, это он «поддерживает захваты и аннексию», значит, он предлагает «продолжать политику царизма»?

Но эта резолюция принята представителями единственной в мире подлинно революционной партии и написана человеком, перед гением которого он преклоняется.

Было над чем серьезно подумать, отбросив в сторону личную обиду[28].

Сквозь тяжелые раздумья Дзержинский услышал, как кто-то громко произнес его фамилию. Шло выдвижение кандидатур в члены Центрального Комитета. Он чувствовал страшный упадок сил. Вот когда сказалась по-настоящему тюрьма, а после освобождения огромная перегрузка — эмоциональная и физическая, ежедневные выступления на митингах и участие в различных собраниях и конференциях. Снова открылся процесс в легких. Нет, сейчас он не в состоянии принимать на себя такую ответственную обязанность.

Дзержинский выступил с самоотводом:

— Прошу товарищей учесть, что я недавно вышел из тюрьмы, болен и не чувствую себя годным для той интенсивной работы, которая предстоит членам Центрального Комитета.

Вид Дзержинского был убедительнее его слов. Конференция удовлетворила его просьбу.

Состояние здоровья Дзержинского было настолько тяжелым, что даже в это трудное время, когда каждый боец был на счету, партия направила его в оренбургские степи в кумысолечебницу.

3

Дзержинский вновь приехал в Петроград на VI съезд РСДРП (б) в конце июля 1917 года.

Феликс Эдмундович шел с вокзала и не узнавал Петрограда. Куда девались шумные апрельские демонстрации и митинги. По притихшим улицам разъезжают казаки, поигрывая нагайками; сумрачны лица прохожих.

В газетах, наклеенных на афишных тумбах, прочел постановление Временного правительства об аресте и привлечении к суду В. И. Ленина «за государственную измену».

Еще в Москве Феликс Эдмундович узнал о расстреле Временным правительством 4 июля мирной демонстрации, проходившей под лозунгами: «Вся власть Советам!», «Долой министров-капиталистов!», «Хлеба, мира, свободы!» Сейчас он расспрашивал руководителя «военки»[29] Николая Ильича Подвойского — с вокзала Дзержинский прошел прямо к нему — о подробностях этих событий и обстановке в Питере.

— Уже рано утром 5 июля юнкера разгромили нашу типографию «Труд» и редакцию «Правды». Владимир Ильич незадолго до налета заезжал в «Правду». Просто чудом они его не захватили! Разоружают рабочих и революционно настроенные полки, арестовали председателя Центробалта Павла Дыбенко и Антонова-Овсеенко, нашего представителя в Гельсингфорсе. Сидит в «Крестах», — рассказывал Николай Ильич своим характерным округлым говорком, сильно напирая на букву «о».