Дзержинский

То ли — совпадение, то ли политика Центра что-то изменила: именно 5 сентября Красная армия на Восточном фронте переходит в наступление. 10 сентября освобождена Казань, еще через два дня — Симбирск. Вскоре будут взяты Сызрань, Самара. Партия постепенно излечивается от депрессии. И в ее рядах зреет недовольство слишком грубыми сторонами террора. Недовольны и зарубежные социалисты, которых компрометируют слухи об ужасах, поступающие из России. В начале ноября VI съезд Советов отменяет декрет о красном терроре. Но ящик Пандоры открыт. Новые сотни, тысячи представителей власти по всей стране приобрели привычку к насилию.

* * *

Едва был объявлен красный террор, как в Нар­комат по иностранным делам РСФСР пришла нота протеста от дипломатов нейтральных стран (подпи­санная старейшиной дипкорпуса швейцарцем Одье). В ноте — протест против «режима террора, установленного в Петрограде, Москве и других городах». Подобные насильственные акты, пишут дипломаты, «непонятны со стороны людей, про­возглашающих стремление осчастливить челове­чество».

Документ гуманистический. В иное время стал бы дипломатической бомбой. Только на дворе сен­тябрь 1918-го, продолжаются ожесточенные сражения мировой войны. Пятый год сама Европа находится в пропасти варварства. Наркому Чичерину, конечно, не составило труда подготовить ответ.

«Нам угрожают негодованием всего цивилизованного мира. Позвольте и нам задать несколько вопросов. Пятый год ведется война, в которую кучки банкиров, генералов и бюрократов бросили народные массы всего мира, чтобы они истребляли друг друга ради прибылей капиталистов. В этой войне не только миллионы убиты на фронте, но бомбами забрасывались города, гибли женщины и дети, а десятки миллионов людей, отрезанные от подвоза хлеба, обрекались на голод и смерть. Так называемые нейтральные державы почему-то не протестуют против такого террора — да и понятно почему, ведь их буржуазия тоже наживается на военных поставках. А разве иностранные правительства здесь, в России, не поддерживают контрреволюционные банды, которые призывают чужие капиталы и штыки отовсюду, откуда только могут получить?»

Вы убиваете миллионы ради наживы, мы убиваем тысячи ради спасения — суть ответа Чичерина.

Глава тридцать вторая. ДУЭЛЬ

А люди тогда как жили? Основная масса — не из «буржуазии», не причастная к заговорам?

Страха — такого, когда люди боятся выйти на улицу, ждут визита «гостей» в кожанках, обысков, арестов — не было. Это обстоятельство не без удивления отмечал писатель Иванов-Разумник, страдалец, отведавший неволю и при царе, и при большевиках, и при Сталине, а напоследок и при Гитлере, оказавшись в зоне оккупации. В прифронтовом, голодном, «чрезвычайном» Петрограде люди искусства круга Иванова-Разумника все же полагали, что власти им бояться нечего. Через полтора десятка лет в мирном СССР они будут вздрагивать от шума машин под окнами...

Хотя подвергались арестам многие. Когда кого-то задерживали (обычно после очередного теракта или восстания), его родственники устремлялись за помощью к Кропоткину, Вере Фигнер, Горькому, Луначарскому, Короленко, Красину, Кржижановскому, Раковскому, Крупской... Как правило, это срабатывало. В феврале 1919 года в Петроградскую ЧК доставили Александра Блока. На другой день выпустили. Сергея Есенина, проведшего неделю в тюрьме ЧК в октябре 1920-го, освободили под поручительство Якова Блюмкина, к тому времени прощенного и вернувшегося на работу в спецслужбу.

У одного из сокамерников Мельгунова в сентябре 1918-го на воле умер брат. Заключенному разрешили временно побыть дома. В разгар красного террора. Но это случилось в столице.

Философ Федор Степун после высылки из Советской России в 1922 году несколько десятилетий прожил в Германии. Он оставил такое наблюдение: «По крайней мере, год в большевистской Москве можно было говорить и творить вещи, за которые в Германии тебя сразу же посадили бы в концентрационный лагерь. Объясняется это <...> тем, что в насквозь проорганизованном гитлеровском государстве властям все до последней мелочи было видно и слышно. В России же благодаря недохвату пригодных для управления людей долгое время царил такой хаос, в котором осмотрительному человеку было возможно укрыться от глаз Чека».

Баронесса Врангель, мать «черного барона», проживала в Петрограде и работала в музее до начала 1920-го. Увидев на улицах плакаты «Все на борьбу с Врангелем!», она предпочла скрыться за границу. Спасал ее, наверное, хаос.

* * *

Сергей Мельгунов, первый историк красного террора, после Октября пережил пять арестов и 25 обысков. Жертва ВЧК? Напротив, счастливчик. Чекисты просто долго не знали, чем он в действительности занимался...