Дзержинский

«Вчера разрыли три могилы. Впечатление ужасное: на земле разложили 16 трупов. Тут участники шайки Черного ворона, совершившие несколько вопиющих убийств, в том числе убийство семьи Столяревского. Убитая женщина — по-видимому, Петраш из той же шайки, участница вооруженных нападений. Козубов — в прошлом известный погромщик, изувер, но уже старый и безвредный к тому времени. Стадник — о нем ничего не знаю. На шеях петли из ремней или проволоки — очевидно, отказывались идти, и их тащили волоком. Молва сделала из этого еще больший ужас: говорили, что куски проволоки были продеты из одного уха в другое, что совершенная нелепость».

Из казненных все, за исключением одного (чья вина не известна), оказались бандитами. Писатель справедливо замечает: судить преступников надо гласным судом, тогда и не будет почвы для слухов. Тут большевикам возразить нечего...

Короленко находит мужество сказать там же, на месте, представителям белых: если вырыть трупы людей, расстрелянных деникинцами, впечатление будет столь же ужасным.

* * *

Июнь 1918-го, из Симферополя в Киев идет поезд. В душном вагоне разговоры почти исключительно о Махно. Пассажиры говорят шепотом, вздыхают, пугливо выглядывают в окна. Только крайняя нужда может заставить людей пуститься в такой путь в такое время. На сей раз как будто обошлось. Сгущаются сумерки, пора устраиваться на ночлег — слышится движение чемоданов, узлов, корзин. И тут за окном раздаются сухие винтовочные выстрелы. Со скрежетом, толчками, поезд начинает тормозить... Махно...

Грубая команда:

— Выходи в поле с вещами, кто не выйдет, расстреляем!

В ночи под моросящим дождем возле вагонов группами стоят люди, положив багаж на землю. Скачут конные, стреляют в воздух. Вот тебе и приехали в Киев...

Махновцы складывают багаж в подводы. Главный в бараньей шапке произносит короткую речь:

— Расстреливать будем только офицеров, полицейских и, может быть, спекулянтов.

Пассажиры уверяют, что таких среди них нет. «Там видно будет, а пока предъявите документы» — «баранья шапка» спокоен, привык к таким сценам.

Проверяются не столько документы, сколько содержимое карманов. Кошельки, часы, портсигары, серьги и кольца революционные повстанцы (так себя называют последователи батьки) складывают в мешки, которые тоже затем погружают на подводы. Пассажиров ведут лесом, полями, по грязи в «штаб Махно». Грузовой транспорт отправляется в другом направлении.

Только в полдень добираются ограбленные люди до села. Оно напоминает Запорожскую Сечь, только современные «запорожцы» увешаны пулеметными лентами, ручными гранатами, винтовками, револьверами. Прибывших встречают гоготом. Из «штаба» выходит рослый матрос в кавалерийских сапогах со шпорами:

— Что это за сволочь приплелась?

Услышав от пассажиров о их переживаниях, матрос загадочно роняет:

— Бывает и хуже.

Один из подвергшихся таким испытаниям, Герасименко, оставивший описание этого происшествия, назвался артистом. Заставили «прытставить». Грянул: «Из-за острова на стрежень». И другие таланты нашлись: кто спел романс, кто рассказал комические истории. Махновцы довольны — отвели артистов в хату, покормили и даже стали успокаивать. Вечером в селе началась гульба.

Любознательный Герасименко разговорился с хозяином хаты, пожилым крестьянином. Тот полушепотом излил наболевшее:

— Ох, чоловиче! И куды воны стилько пьють о цей самогон? И в день, и в ночи покоя нема.

И дальше — о том, что до революционных повстанцев было еще хуже:

— Все ж таки воны за нас стоять. Тут що робы-лось, пока воны не пришлы. И пану дай, и нимцу дай, а там пристава, старосты, и де их тилько набралось? А сколько перевишалы да перепоролы — перед каждым знымай штаны. Писля ни систы, ни лягты. Теперь мы хоть трохи отдохнулы. А цей Махно помыщыкив, да панив, да мылыции и австрийцев набив стилько, що за четыры дни насылу зако-палы.

Ночью на подступах к селу разгорелся бой. Разом смолкла музыка, махновцы забегали по дворам, стали запрягать лошадей. Вскоре крики стихли, все явственнее стали слышны взрывы артиллерийских снарядов. Утром в селе появились разъезды немецкой кавалерии. Пленников немцы отправили на железнодорожную станцию. Без денег, багажа, но они все-таки добрались до Киева.

В ту ночь, как узнал рассказчик, Махно в соседнем селе играл в карты с пленными австрийскими офицерами, а утром велел их расстрелять.

Тому ли учил махновцев духовный вождь анархизма добрейший князь Кропоткин?!

Батьки, атаманы — самая кровавая сила Гражданской войны. Это хорошо известно. В следующей сводке ЧК речь идет о действиях банды Булак-Балаховича в конце 1920-го — начале 1921 года:

«Гомель. В местечке Плотицы нескольких евреев сварили живьем и заставляли других есть “коммунистический суп”. В Мозыре изнасиловали 1500 женщин. Балаховцы устроили погромы в населенных пунктах: Мозырь (32 убитых), Хойники (42), Юровичи (18) и в целом ряде других деревень».

* * *