Дзержинский. Любовь и революция

– вспоминает Софья Мушкакт-Дзержинская, его будущая жена, арестованная одновременно с Феликсом и тоже помещенная в Ратушу. В камеры, рассчитанные на десять человек, запихивали по шестьдесят, поэтому спали попеременно. В дополнение ко всему в уборных нечистоты покрывали пол на высоту нескольких сантиметров. Возвращаясь в камеру, заключенные приносили все это на своих подошвах. Феликс и в этой обстановке не падает духом – он организует ведро с водой и щетку, после чего на коленях приводит камеру в состояние, пригодное для пребывания. Сидевший вместе с ним Красны вспоминает, что Феликс трудился с таким упорством, как будто мытье пола было важнейшей партийной работой. Этим он заслужил уважение заключенных, которые знали, кто он: член Главного правления СДКПиЛ²²⁸.

Когда Феликса перевели из Ратуши в тюрьму Павяк, он организовывает там школу для политзаключенных. В маленьких группках учили всему, что только было возможным в подобных условиях. Неграмотных учили читать и писать, грамотным разъясняли Маркса. Феликс был занят в школе по пять – шесть часов ежедневно. Красны рассказывает об одном забавном случае. «Мы играли в игру, которую называли «дупак». Суть игры заключалась в том, что один из нас клал голову на колени другого, а стоящие полукругом за ним ударяли его пониже спины». Конечно, ему доставалось, пока он не отгадает, кто ударил. «Тов. Дзержинский увлекался игрой. (…) У меня создавалось впечатление, что таким своеобразным способом он сводил свои счеты с Бундом»²²⁹. Играли и в карты. На что? На уборку камеры и «ночника». Однажды Феликс и Якуб Ханецкий, с которым они дружили на воле, так заигрались, что Куба проиграл три месяца уборки. Счастливый Феликс рассказывал об этом в коридоре.

Феликс выходит из Павяка 4 июня 1907 года, после того как брат Игнатий внес залог в размере 1000 рублей. Эсдеки организовали сбор денег в партии, а освобождение удалось благодаря договоренности с подкупленными сотрудниками Охранки. Найденные у Феликса при аресте нелегальные бумаги они переложили в папки с делами других лиц, уничтожив тем самым отягчающие его дело обстоятельства. «Конечно, об этой комбинации наши товарищи ничего не знали, – замечает Красны, – уговор был только о том, чтобы выкрасть бумаги Дзержинского»²³⁰.

XI. Я пил за романтизм. Расколы и лояльность

Выйдя из Павяка, Феликс быстро уезжает из Варшавы, где – по выражению Юлиана Мархлевского – «по пятам за ним ходила целая псарня». Он работает на территории Лодзи, Домбровскаого бассейна и Ченстоховы. Однажды, в 1907 или 1908 году, он приехал в Лодзь на межрайонную конференцию, – рассказывал позже Софье Дзержинской Станислав Бобинский «Рафал», работавший тогда вместе с Феликсом. – Перескакивая, как обычно, через две-три ступени, Феликс вбежал на этаж к условленной квартире, приоткрыл дверь и увидел мундиры полицейских и жандармов. Немедленно он захлопнул дверь, а видя в замке снаружи ключ, повернул его. Спокойным шагом он ушел и направился в город, чтобы предупредить товарищей о провале²³¹.

В очередной раз он попался 16 апреля 1908 года, за две недели до первомайского праздника. Охранка устроила в Варшаве охоту на политических рецидивистов, обоснованно предполагая, что готовится манифестация. В тот день Феликс пошел на почту на Варецкой площади, где он получал корреспонденцию до востребования. На выходе из здания его арестовали и отвезли в X павильон Цитадели.

Эту пятую по счету отсидку Феликс описывает лично – в период с 30 апреля 1908 по 8 августа 1909 года он пишет знаменитый Дневник заключенного, опубликованный позже в «Социал-демократическом обозрении». Его записки представляют большой интерес, особенно при их сопоставлении с Воспоминаниями Винцента Ястржембского, который тоже попал в X павильон после провала лодзинской боевой организации ППС. Дзержинский и Ястржембский представляют две противоположные картины одного и того же места в одно и то же время. Феликс пишет:

… здесь повесили 5 человек. (…) Подо мной уже несколько дней сидят два человека. Они ожидают казни.