Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье

Разумеется, комментарий Грина тоже представляет собой краткую аллегорию именно того свойства, какими пользовался сам Толкин в лекции о «Беовульфе», то есть доведение до абсурда. Вскрывать теннисный мяч, для того чтобы понять, почему он отскакивает, разумеется, абсурдно — вот и препарировать художественное произведение столь же бессмысленно. Конечно, если это произведение похоже на теннисный мяч. Но я бы предположил, что эта аналогия ошибочна. Аллегорическое произведение (скажем, «Лист кисти Ниггля») гораздо больше похоже на кроссворд.

В обоих случаях слишком простые решения не доставляют удовольствия. Однако в обоих случаях имеет смысл начать с простого (например, установить, что «путь», в который предстоит отправиться Нигглю, — это смерть). Тогда при поиске ответов на более сложные вопросы читатель будет иметь в виду, что они должны соответствовать уже найденным более очевидным решениям, и чем больше найдено правильных ответов, тем меньше остается вариантов при подборе соответствий в не столь ясных случаях. В пользу предложенной мною аналогии говорит то, что и аллегории, и кроссворды интересны с интеллектуальной точки зрения — читатель аллегорического произведения активно участвует в процессе, а не идет пассивно за автором. Слабая сторона моей аналогии состоит в том, что разгадывание кроссворда дает лишь мимолетное ощущение удовлетворенности, тогда как разбор аллегории позволяет по-новому взглянуть на произведение и полностью меняет восприятие повествования. Кроме того, на последующих этапах понимания аллегории нет необходимости находить единственно верное решение (опять-таки в отличие от кроссвордов, такого решения, возможно, вовсе не существует). Достаточно лишь намека, повода к размышлению. Повествование при этом не теряет своего смысла. Продолжая аллегорию Грина, можно сказать, что оно «сохраняет прыгучесть» даже после «разрезания». На самом деле, прыгучесть даже повышается, а повествование приобретает дополнительные смыслы. Лишь самый ленивый читатель не готов приложить никаких усилий, чтобы внять подсказкам, которые дают авторы аллегорий.

Основная подсказка, с помощью которой можно обнаружить аллегорию, всегда состоит в наличии странностей и несоответствий в поверхностном повествовании, таких как отсутствие объяснений по поводу характера неизбежного, но никак не мотивированного пути, предстоящего Нигглю. В реальной жизни подобных ситуаций не бывает, а значит, речь идет не о «реальной жизни». На мой взгляд, в сказке «Кузнец из Большого Вуттона» мы наблюдаем именно это явление. Большой Вуттон — совершенно правдоподобное название для английской деревушки, но сама деревушка какая-то странная. Главное здание в ней — Большой Зал, который построен «из прочного камня и дуба»[123], но уже не так «ярко раскрашен и вызолочен, как в былые времена». Кроме того, центральное место в жизни деревни занимает кулинария, Кухня Мастера Повара, угощение к общим праздникам, таким как Праздник Двадцати Четырех, который проводится лишь раз в двадцать четыре года и для которого Мастер Повар должен испечь Большой Пирог. Ничто из этого совершенно не похоже ни на какие английские обычаи. Эта странность заставляет задуматься над тем, нет ли здесь какого-то скрытого смысла. Толкин сам ответил на этот вопрос в вышеупомянутом неопубликованном очерке (можно сказать, написал шпаргалку), заметив, что Зал и Повар аллегорически обозначают церковь и священника. Приходится констатировать, что в таком случае Большой Вуттон находится в весьма плачевном состоянии, раз духовные функции Церкви (это тоже отметил Толкин) «постепенно вырождаются… низведенные до питья и пищи — последние следы чего-то „иного“ сохраняются лишь в детях».

Впрочем, и в детях эти следы уже еле заметны. Самый духовно выродившийся персонаж в «Кузнеце из Большого Вуттона» — второй из череды упомянутых в нем (четверых) Мастеров Поваров, временно поставленный на эту должность Нокс. Нокс и готовит-то не ахти, да и человек он хитрый, чуждый самостоятельного творчества и злобный, но главное (автор на этом настаивает) — начисто лишен фантазии и не верит в волшебство. Возможно, было бы лучше, если бы он вовсе не имел о нем никакого представления (Король Волшебной Страны милостиво с этим не соглашается), но, увы, у него сохранились какие-то обрывочные воспоминания. Волшебство ассоциируется у него с детскостью — поэтому он и воплощает его в умильном сахарном украшении для Большого Пирога, чтобы тот вышел «красивый и такой весь из себя сказочный», да еще и с «Королевой фей» посередине.