Дж. Р. Р. Толкин

И в «Хоббите», и во «Властелине Колец» есть ещё один заметный, хотя и не слишком значимый отголосок Морриса — пристрастие Толкина к выражению «корни гор». Название романа Морриса повторяется в разных контекстах, — и заметно, что Толкину в книге некогда не хватило описания происходившего именно в «корнях гор», в таинственном подземном царстве. Голлум, сокровища гномов, неведомые чудовища… — как в случае с трагедиями Шекспира, Толкин восполнял себе то, чего не нашёл в преимущественно «историческом» тексте Морриса.

Из «Корней гор» с высокой долей вероятности заимствовано и название «Дэйл» (Дол) — вполне оправданно на перспективу, поскольку во «Властелине Колец» под стенами Дэйла разыгрывается битва с истерлингами. Жители Боргдэйла — торгово-ремесленный, невоинственный народ, во многом наподобие людей Дэйла и Эсгарота. В целом же, вероятно, прав Ретлифф, у которого сложилось ощущение, что в истории людей северо-востока Толкин как будто создавал предысторию «Дома Вольфингов». Действительно, описаны времена, когда люди только осваивали окраины Мирквуда, когда только появлялись их родовые тотемные имена, когда они действительно напрямую общались с гномами и сражались против драконов. «Хоббит» вполне мог бы быть вольным приквелом к «Дому Вольфингов», если бы не стал приквелом к «Властелину Колец».

Уважение Толкина к Моррису ещё более укрепилось в ходе общения с Льюисом, который тоже восхищался его творчеством. Моррис был для обоих образцом автора romance, «романа» в высоком смысле слова. Речь об этом у них зашла в 1933 г., вскоре после того, как Льюис прочёл «Хоббита» и отметил, что Толкин тоже «вырос на Моррисе». «Как странно, — передавал Льюис эту беседу, — что слово используется для обозначения столь разных вещей, как, с одной стороны, работы Морриса, а с другой — Дюма или Рафаэль Сабатини, — не просто разных, а настолько разных, что трудно вообразить, чтобы кому-то нравилось то и другое. Мы сошлись на том, что в нашем понимании романа должен быть хотя бы намек на иной мир».

Как профессиональный филолог, Толкин был хорошо знаком с переводами Морриса с древнеисландского и древнеанглийского. «Сагу о Вёльсунгах» он ставил высоко, и она, судя по всему, именно в переводе Морриса оставалась для него настольной книгой, используемой и в литературном творчестве. Из «Саги о Гуннлауге» он позаимствовал для отрицательного персонажа «Властелина Колец» Гримы прозвище героя Змеиный Язык (у Морриса и Толкина Wormtongue, Червеуст). А вот перевод «Беовульфа», которого Толкин прочёл в оригинале раньше знакомства с работой Морриса, вызывал у него претензии как у филолога и читателя.

В предисловии к другому переводу поэмы Толкин довольно сурово замечал (единственная у него критика Морриса!): «Ещё менее подходящим случаем является перевод «Беовульфа» для эксгумации мёртвых слов из саксонских или северных могил. Антикварным сантиментам и филологическому умничанью здесь совершенно не место. Передавать leode «свободные, народ» как leeds (что предпочёл Уильям Моррис) — не даёт ни перевода с древнеанглийского, ни воскрешения leeds к жизни. Слова, использовавшиеся древнеанглийскими поэтами, сколь бы почтенны в силу длительного использования и сколь бы весомы за счёт сопряжённости со старыми стихами они ни были, — решительно именно те слова, которые сохранились, а не те, которые могли бы сохраниться, и не те, которым следовало бы сохраниться во имя антикварных сантиментов». Можно сказать, что Толкин здесь ставит в вину переводу Морриса почти то же самое, за что любил его романы. Но даже если бы это было так (а это не совсем так) — в справедливости Толкину не откажешь. То, что позволено в романе в интересах архаизации стиля, нежелательно в переводе, который по определению ставит задачу приблизить древний текст к читателю. Действительно, Толкин именно в романе сам мог вставить вышедшие из употребления или даже незафиксированные слова или обороты, весьма напоминающие переводы Морриса.