Джакомо Казанова. Величайший любовник или авантюрист-неудачник?

Мы никого не собираемся осуждать, ни Казанову, ни Петра Лунина, ни многих других известных и вполне уважаемых людей. В конце концов, кто-то любит человека в себе, кто-то себя в человеке, а некоторые — и то и другое. Каждый делает, что хочет, и если «это» не сопряжено с насилием, не нарушает прав никакого другого человека, то оно и не может быть предметом осуждения или преследования.

* * *

А вот дальше Казанову, что называется, понесло. Как-то раз, прогуливаясь в Екатерингофе со своим новым другом Степаном Степановичем Зиновьевым, будущим послом России в Испании, он увидел крестьянку изумительной красоты. Она испугалась прилично одетых незнакомцев и убежала в избу. Мужчины вошли за ней следом. В темной горнице находились отец, мать и дочь.

Девушка была как раз во вкусе Казановы: «Грудь ее еще наливалась, ей было всего тринадцать лет, и не было приметно явственных следов созревания. Бела, как снег, а черные волосы еще пущий блеск придавали белизне».

Казанова переговорил с Зиновьевым, а тот перевел отцу: барин-иностранец хочет взять его дочь в услужение, с исполнением супружеских обязанностей.

Отец почесал в затылке и ответил:

— Сто рублев.

— Почему так дорого?

— За девство.

Цена действительно была высока, но учитывая, что в дальнейшем никакого жалования наложнице не полагалось, нужно было только кормить и одевать, то сделка выходила фантастически выгодной.

Вся эта сцена удивила, рассмешила и озадачила Казанову. Он был просвещенным европейцем, демократом и поклонником Вольтера, и вдруг он в самом прямом смысле этого слова покупал себе девушку, словно та бессловесное животное. Между тем, девушка нисколько не возражала против такого торга, наоборот, явно желала переменить свою участь.

— Могу ли я с ней спать? Могу ли я отослать ее обратно, если она мне надоест?

На все вопросы Казанова получил твердое «да». Только увезти ее с собой за границу он не имел права, а еще он обязан был отпускать ее в баню по субботам и в церковь по воскресеньям.

— А если она не захочет спать со мной?

— Такого быть не может. Вы барин — велите ее высечь.

И Казанова сдался:

— Держите сто рублей.

После этого Казанова усадил рабыню в карету и увез ее в свое жилище на Миллионной.

На правах настоящего рабовладельца он дал ей знойное имя Заира (так звали наложницу султана в одноименной трагедии Вольтера).

Потом он одел свою Заиру на французский манер («красиво, но без роскоши»), научил немного говорить по-итальянски («прескверно, но довольно, чтобы изъяснить, чего ей надобно»). Они если и не полюбили друг друга, то чувствовали взаимную привязанность. Заира ревновала, когда друг-хозяин загуливал.

В конце концов, Казанова стал ее поколачивать. Вначале, как истинный демократ, он старался воздействовать на Заиру только ласковым убеждением, но вскоре согласился, что правы его русские друзья, говорившие ему: «Слова тут силы не имеют, убеждает только плеть. Слуга, рабская душа, почешет в затылке после порки и решит: “Барин меня не гонит, раз бьет, значит, любит, я должен верно ему служить”».

Один раз Казанова вернулся домой уже на рассвете и едва успел увернуться от брошенной в него бутылки — Заира была в бешенстве от ревности. Казанова потом вспоминал:

«Я являюсь домой, вхожу в комнату и по чистой случайности увертываюсь от бутылки, которою Заира запустила мне в голову; она бы меня убила, попав в висок. Она задела мне лицо. Безумица в бешенстве бросается оземь, колотится головой об пол; я бегу к ней, насильно хватаю, спрашиваю, что с ней, и, решив, что она лишилась разума, думаю кликать людей. Она утихомиривается, но разражается потоком слез, называя меня предателем и душегубцем. Чтобы уличить меня в преступлении, она показывает мне каре из двадцати пяти карт и читает по ним, что гульба задержала меня на всю ночь. Она показывает мне непотребную девицу, постель, поединки, все, вплоть до моих противоестественных забав. Я ничего такого не вижу, но она воображает, что видит все.

Дав ей вволю наговориться, дабы утешить бешеную ревность, я швырнул в огонь ее треклятую ворожбу и, глядя в глаза, чтобы она почувствовала и гнев мой и жалость, растолковал ей, что она чуть меня не прикончила, и объявил, что завтра же мы навсегда расстанемся. Я говорю, что и впрямь провел ночь у Бомбаха, где была девка, но открещиваюсь, как то и было, ото всех распутств, что она мне вменяла. После чего, нуждаясь в отдыхе, я раздеваюсь, ложусь и засыпаю, чтобы она там ни делала, легши рядом, чтобы заслужить прощение и уверить в своем раскаянии.

Спустя пять или шесть часов я просыпаюсь, и видя, что она дремлет, одеваюсь, раздумывая, как избавиться от девицы, которая очень даже может прикончить меня в приступе гнева».

В мае 1765 года, когда Казанова должен был ехать в Москву, он решил взять Заиру с собой. Она была ему так благодарна! Ну, как не любить такого барина: он всегда сажал ее с собою за стол, а иногда и с гостями; он возил ее повидаться с родителями и всегда оставлял ее отцу аж целый рубль! Между ними не было нежных признаний, только однажды Казанова заметил:

— По крайней мере, я в тебе уверен.