Джалита

Приятно ей было, что он никак не похож на офицера и тем более госбезопасности. Она, правда, раньше их почти не видела, кроме тех, что иногда выступали с лекциями или беседами в институте, и считала, что все они ужасные педанты, с пронизывающими насквозь взглядами и в чём-то солдафоны. Здесь перед нею сидел приятный молодой человек, весьма интеллигентной наружности и даже, как показалось, умеющий краснеть.

Наташа сообщила и о том, что Настенька работает в музее Островского, очень довольна, а сейчас в командировке в Крыму, но должна на днях вернуться.

Поваров опять-таки очень деликатно поинтересовался, не знает ли Наташа о том, с кем Настя могла быть в любовной связи и понимает ли она, что этого делать нельзя. Он привёл несколько примеров флиртов, в результате которых, за распространением СПИДа невозможно было уследить.

Наташа понимающе кивнула ёжиковой головкой и сказала, что об этом лучше спросить всё же у Настеньки, после чего предложила Олегу чашечку кофе.

Поварову очень хотелось посидеть с девушкой, но чувствовал, что и так перебарщивает с визитом, который и Андрей может не так расценить, да и самому уже казалось, что задаёт вопросы лишь бы задержаться ещё немного, поэтому, отказавшись с благодарностью от кофе, пообещал зайти в следующий раз на чашечку, когда принесёт конфеты, и оставил свои служебный и домашний телефоны на случай, если у Наташи или Настеньки возникнут вопросы. Но с Настей Поваров обещал встретиться обязательно и предупредил Наташу, что СПИД всё-таки штука серьёзная и, к сожалению, лечению действительно не поддаётся, так что надо быть осторожнее.

Эти слова Олег говорил, будто бы беспокоясь о самой Наташе.

Туча вторая

Герман Николаевич Горохов, грузный мужчина пятидесяти лет, совсем недавно отпраздновавший свой юбилей, на который собрались почти все работники прокуратуры Гагаринского района, в солидных очках с толстой оправой, задумчиво сидел за своим рабочим столом, потирая кончик мясистого носа указательным пальцем. Нет, нос не чесался к выпивке, но такова была привычка прокурора, которую он не смог устранить с детства, не смотря на все замечания матери. Сейчас он играл с кончиком носа как обычно в ожидании какого-нибудь телефонного звонка, чьего-нибудь приятного или нет визита и любого другого события, которое могло привести его в действие: немедленно кому-то дозваниваться по телефону, вызывать помощника, давать задания следователям или секретарше. Но вот уже час он сидел в своём рабочем кресле, и ничего не происходило, а чувствовалось, что в воздухе что-то висит, готовое к взрыву.

С бумагами работать не хотелось — это можно было поручить другим. А вот кого-то куда-то устроить — в тюрьму или на работу, кому-то из властных структур оказать любезность, кого-то выпустить, на кого-то прикрикнуть за то, что не сделано до сих пор то-то и то-то для нужного человека, успеть во время послать, кому следует подарок или цветы, заказать жене или подруге билеты в Большой театр — это настоящие дела настоящего прокурора, да и любого делового человека в Москве.

Москва сходила с ума от Филиппа Киркорова, Олега Газманова и вечно кривляющегося Валерия Леонтьева, молодые безголосые рок группы порой забивали громом гитар и затмевали огнями горящих на концертах зажигалок привычных голосистых певцов Страны Советов Людмилу Зыкину, Иосифа Кобзона, Эдиту Пьеху, Муслима Магомаева, Валентину Толкунову, Льва Лещенко, Софию Ротару. Молодость врывалась на сцены, подражая далёкому западу, искажённо, как в кривом зеркале, ломая в музыкальном экстазе стулья, сгибая и скручивая микрофонные стойки, ходя перед зрителями в буквальном смысле на голове и порой безо всякой одежды или лишь с её признаками. Для одних молодых людей достаточно было экспериментов на театральных или эстрадных подмостках, для других, не умевших ни петь, ни танцевать, ни организовывать концертов, объектами шоу была вся остальная жизнь, по принципу: вся жизнь спектакль, а люди в ней актёры.