Джамбаттиста Вико

Отношение к прошлому у Вико не было таким, как у идеологов Просвещения, которые смотрели на предшествовавший им этап мировой истории в лучшем случае с презрительным безразличием. В сознании Вико прошлое овеяно поэзией, вернее, оно само — «реальная поэзия», эпоха людей с могучей фантазией и необузданными страстями. Ценитель изящной литературы, живущий в век разума и просвещения, не может без тоски вспоминать о тех временах, когда жили гиганты вроде Данте или Ариосто. В эпоху Галилея уже не может быть Данте, и это безвозвратная потеря, ибо никакими ухищрениями эстетики, никакими трактатами о поэтическом искусстве не вернуть первозданной силы воображения, тускнеющего по мере развития интеллекта. Значит, продвигаясь вперед, развиваясь в социальном и интеллектуальном отношении, человечество что-то обязательно теряет, теряет героическую мощь в проявлениях человеческой индивидуальности и поэтическую свежесть мировосприятия. Каждая эпоха, говорит Вико, неповторима и, отходя в прошлое, уносит с собой ценности, которые спустя много лет «философ» превозносит как идеал, тем самым признавая, что в действительной жизни эти ценности уже не воплощаются. Глубокий историзм, до которого еще не доросло общественное сознание середины XVIII в., — вот что делало взгляды Вико непонятными и неприемлемыми для современников.

Великая французская революция в небывалой степени обострила историческое видение. Философия Гегеля явилась первым тому свидетельством. Затем настало время и для Вико. В двадцатых годах прошлого столетия тогда еще молодой историк Ж. Мишле, которого впоследствии назовут создателем «лирической эпопеи Франции», случайно натолкнулся на «Новую науку» и сразу стал приверженцем неаполитанского мыслителя. Вико стал для него героем, а Мишле умел воспевать героев, одним из которых был для него народ, народ как «историческая субстанция», конкретное воплощение идеи человечества. Мишле увидел в концепции Вико апофеоз народа как единственной исторической силы, дающей жизнь исключительным личностям, так называемым «великим людям», которые вне связи с «субстанцией» никакого значения не имеют. Имя Вико быстро приобретает всеевропейскую известность, а в самой Италии Франческо де Санктис, которого по его роли в итальянской жизни 60—80-х годов XIX в. сравнивают с нашим Белинским, торжественно провозглашает: «Сочинение Вико — „Божественная Комедия“ науки, обширный синтез, который охватывает прошлое и открывает будущее и который, однако, еще полон обломков старого, подчиненного новому духу» (11, 2, 385). На рубеже двух веков видные марксисты А. Лабриола и П. Лафарг отмечали, что «Новая наука» имеет точки соприкосновения с материалистическим пониманием истории.

В XX в. учение Вико пытаются использовать в самых разных целях и консерваторы, и либералы, и анархисты. Социолог В. Парето видел в нем подтверждение своего аристократического макиавеллизма и оправдание отрицательного отношения к буржуазной демократии, теоретик анархо-синдикализма Ж. Сорель — поддержку своей концепции социального мифа и роли насилия в истории. Надо сказать, сложное и противоречивое учение Вико давало некоторое основание для подобных односторонних интерпретаций. В 1911 г. вышла в свет книга Бенедетто Кроче, властителя дум итальянской буржуазной интеллигенции на протяжении первых трех десятилетий нашего столетия, — «Философия Джамбаттисты Вико». Кроче истолковал учение великого земляка в духе идеалистического историзма. Это также была односторонняя интерпретация, но она выдвигала ряд новых проблем и дала новый толчок исследованиям в этой области. В 20—40-е годы особое значение имела деятельность Фаусто Николини, замечательного знатока эпохи Вико, его биографии, генезиса воззрений и всего теоретического наследия. В настоящее время среди работ, посвященных творчеству Вико, заметное место занимают труды итальянских исследователей М. Фубини, А. Корсано, Ф. Тесситоре, П. Росси, Н. Бадалони, Н. Аббаньяно.