«Джамп» значит «Прыгай!»

В углу комнаты были сложены книги, сотни книг. Некоторые из них были на полках, другие – на столе, но большинство лежали грудами на линолеумном полу. Две, три стопки почти достигали потолка. Когда он двинулся вперед, Барский увидел хмуро рассматривающую его мышь. Она сидела на столе и без всякого страха таращилась на него из-за тома в кожаном переплете.

Однако больше его заинтересовали не компьютеры, не книги, не грязь и не старая разбитая мебель, а стены, стены и картины на них. Это были вырезки из газет и журналов, грубо наклеенные на штукатурку. Общим у них было только одно – из каждого угла большой пыльной комнаты на него смотрело лицо Игоря Корсовского.

– Да, твой наниматель, не может пожаловаться на то, что я им пренебрегаю, не правда ли? Думаю, что у меня на него самое полное из всех возможных досье.

Крюков указал Барскому на единственное в комнате кресло и встал спиной к безбожно жарящей плитке. Он все еще держал револьвер в руке.

– Ну, давайте посмотрим на факты, господин… благодарю, господин Барский. Вы не поляк, нет? Мне известна его патологическая любовь к эмигрантам. Так что же поручил вам передать мне Корсовский?

Какое-то время Барский молчал. Очень медленно, чтобы выиграть время, он снял перчатки и положил их на ручку кресла. Он сознавал, что должен все тщательно обдумать, прежде чем сделать первый шаг. Сначала он хотел явиться, как представитель вице-премьера, но теперь это не проходило, не срабатывало. Каждая морщина этого крысоподобного измятого лица говорила ему об этом.

– Послания нет, господин Крюков. Его и не могло быть, потому что, видите ли, я пришел не от Корсовского. Как и вы, я его враг и работаю совсем на другую организацию.

– Понимаю. Тогда вам лучше рассказать мне о ней, господин Барский, и к тому же поторопитесь это сделать. – Говоря это, Крюков начал поднимать пистолет. – Кто вы и на кого работаете?

– Это не имеет значения.

Не обращая внимания на оружие, Барский подался вперед и продолжил:

– Все, что вам надо знать, это то, что мы можем вам заплатить и заплатить хорошо.

Он залез в карман и достал бумажник. Края долларовых банкнот словно высовывали зеленые языки из пасти портмоне.

– Нам известно, что вы имеете определенные сведения о Корсовском, и я пришел купить их у вас.

– Ах, вот оно что!

И опять Крюков каркающе рассмеялся, но в этом карканье-смехе не было ничего веселого.

– Нет. Можете забирать свои деньги, я вам ничего не продам. Мои сведения носят сугубо личный характер, и они мне нужны для персонального пользования. Ну, а собственно, каким образом вам про это стало известно, как и обо мне?

– Мы ничего не знали лично про вас, Василий Александрович, кроме того, что вы способны нам помочь. Все, что нам было известно в течение нескольких последних недель – это то, что Игорь Корсовский получал от вас послания по Интернету и был очень и очень ими расстроен и… напуган. Первого же из них было достаточно, чтобы вызвать у него сердечный приступ.

Барский увидел, как при этом в глазах старика вспыхнул довольный блеск.

– Неважно как, но мы смогли перехватить одно из этих писем и через него выследить вас. А теперь я хочу поговорить о деле. Мы хотим купить информацию, которая смогла вызвать сердечный приступ у такого человека, как Корсовский. Мы хотим знать, что это за штука, о которой вы говорите, как о цыганке.

– Штука, вы сказали «штука»!

На этот раз смех Крюкова был искренним, громким и отдающим эхом по все комнате.

– Вы действительно ничего об этом не знаете? Вы назвали ее «штукой»!

Он положил свое оружие на стол, прислонился к стеллажу и вытянул руки в разные стороны позади себя, что придавало ему вид своеобразного распятия, словно в этом положении его удерживали гвозди.

– Это – не штука, друг мой, а человек, то есть определенного вида человек. Она была рождена под Новый год ровно двадцать лет назад и исчезла в тот же день. Лишь немногие ее видели, и она была забыта. А я ее помнил. И имел глупость об этом сказать. Я был обычным мастером по ремонту кинескопов и работы у меня было невпроворот. Эти наши старые телевизоры так славно ломались… Но мне эту мою памятливость припомнили – и влындили двадцать лет. Двадцать лет лишения свободы! За что? Сказать? За незаконную предпринимательскую деятельность – в суде фигурировала трёшка, которую я получил от клиента (заметьте, помеченная трёшка), это раз. За то что после моего ремонта телевизор сгорел вместе с домом – это два! Ну а как он мог не сгореть, если он дважды свой ресурс отработал? Но я же им сказал, что там на строчнике очень высокое напряжение? Сказал. Но они мне не поверили. Ну и оттого, что в своем доме эти болваны забыли свою же восьмидесятилетнюю бабку, появилась статья за непредумышленное убийство.