Джампер: История Гриффина

Сэма не было дома, но вещи ждали нас именно там, где мы их оставили, в старом хлеву — две садовые тележки (чуть больше, чем ручные), огромная кипа одежды, обуви, игрушек и памперсов (у старшей дочери Консуэло недавно родился ребенок), и инструменты. Я начал с тележек, по штуке за прыжок, затем принялся перетаскивать остальное. Консуэло брала то, что я приносил, и складывала в тележки, рядками и высокими стопками. Не все было куплено в Вол-Марте, только часть, но довольно большая.

Дорога была неровная, сплошь кочки, но она шла под гору, так что толкать тачки не было нужды, напротив, приходилось придерживать их, чтобы они не укатились. Мать Консуэло, глава семейства, первой ее увидела. Они принялись плакать и обниматься, ведь Консуэло не была дома со времени похорон мужа и сына, то есть три года.

Довольно быстро вокруг них собрались дети и кое-кто из взрослых. Но все-таки большая часть взрослых была на работе, а дети — в школе.

Меня представили им как Гильермо, сироту.

Крусесита — это деревня на юге от Оахаки, часть большой курортной территории под названием Баиас де Уатулько, примерно в пятистах километрах от границы Гватемалы. Голубая, словно сияющие на солнце сапфиры, вода Тихого океана напомнила мне о Тайском заливе. По сравнению с Акапулько или Пуэрто Вайарта, там было не так уж много людей, но так как я был гринго, мне не следовало особенно высовываться — из-за туристов. Эти соображения Консуэло донесла до меня при помощи Сэма.

Представители ее большой семьи работали в отелях курортной зоны — горничными, садовниками, водителями автобусов и поварами. Те, кто не был занят в курортной сфере, жили в США, присылая домой деньги, ко их соотношение постепенно менялось, так как курортная зона расширялась, а попасть в Штаты становилось все сложнее.

В тот вечер устроили праздник в честь возвращения домой Консуэло, и она раздавала подарки всем и каждому. Я совсем было потерялся, если бы не Алехандра, одна из многочисленных племянниц Консуэло. Кроме испанского, она говорила еще и по-английски, по-французски и по-немецки, ей было двадцать пять, и она была хороша собой. С шестнадцати лет она работала в сфере туризма и училась в Институте иностранных языков в Мехико. Еще — руководила бюро переводов и давала уроки ускоренного испанского. «Посетите прекрасное Уатулько, отдыхайте на пляже и учите испанский!» — говорила она. Алехандра часто улыбалась одними глазами, но когда ее широкий рот раскрывался в улыбке, это почти пугало.

Мне хватило пяти минут, чтобы в нее влюбиться. Мы говорили по-французски, но не потому, что ее английский страдал, а потому, что у нее было меньше возможности практиковать французский. Я чувствовал некоторую неловкость — ведь раньше я говорил по-французски только с мамой.

Она представила меня всем, вначале сеньоре Моньяррас-и-Ромере, ее бабушке и матери Консуэло, а затем и детям ее многочисленных кузенов. Мне называли имя за именем, но я запомнил лишь пару. Еда казалось одновременно знакомой и необычной. Я ел тортилью, в которую были завернуты гуакамола, и что-то еще, очень вкусное, острое и хрустящее.

— Что это? Точнее, кес ке се?

Глаза Алехандры заблестели.

— Чапулинес! Кузнечики.

Я выглядел сбитым с толку, тогда она попробовала объясниться по-французски.

— Куз-не-чи-ки!

Достаточно было только сказать.

— Кузнечики?! Я ем кузнечиков?! — Я развернул лепешку, и сразу стало ясно, что она сказала правду: ножки и все такое, жаренные в масле.

Она рассмеялась.

— Если не хочешь, я съем! — и протянула руку.

Заупрямившись, я закатал содержимое обратно и доел до конца. Хрум, хрум, хрум. Было так же вкусно, но я теперь-то знал…

На следующий день у меня началась «болезнь туриста», и весьма острая, с температурой, судорогами и постоянным беганьем в туалет. Конечно, мне не доставляло радости вспоминать кузнечиков, но все же я никак не мог бы сказать, что они были плохо приготовлены. Консуэло отпаивала меня крепким чаем. Когда я спросил ее, что за чай она заварила, она ответила что-то по-испански и добавила:

— Это от поноса.

Кузнечиковый чай, как пить дать!

Позже она принесла маленькую деревянную коробочку и сожгла ее в железной сковородке. Когда уголь остыл, жестами показала, что надо сделать.

— Поешь древесного угля.

— Б-э-э-э! Ни за что!

Пришла Алехандра и начала меня уговаривать.

— Он всасывает токсины, это самый быстрый способ остановить понос. Только один раз прими. А больше не надо, иначе будет плохо.

— Я не хочу. Вы и кузнечиков едите! — Я сжал зубы и сжался сам, готовый сопротивляться до последнего. Но она сжульничала.

— Сделай это для меня, милый.

Черт бы побрал этот французский!

— За нее. — Я проглотил половину угля с небольшим количеством соленой кипяченой воды. — За электролиты, — и они от меня отстали.

Мои побегушки после этого прекратились, и в тот же вечер я смог поесть риса с куриным бульоном. Через два дня, после моей первой нормальной еды, Алехандра и Консуэло вывели меня во двор, и мы сели в тени банановых деревьев, растущих у стены.