Джанго Рейнхард. Я проснулся!

Когда Первая мировая война докатилась до столицы Франции, Негрос с детьми бросила свой фургон под Парижем и вместе с толпой беженцев с востока страны двинулась дальше пешком. Они шли неделями вдоль обочин дорог. Негрос вела своих детей, неся с собой все, что можно было унести. Иногда их подбирала какая-нибудь повозка. В конце концов они достигли Миди, а затем продолжили путь вдоль побережья до итальянского порта Ливорно. Там они нашли место на корабле на Корсику, а затем сели на другой корабль, направлявшийся в Алжир. Алжир, расположенный на Варварийском берегу, был известен как «Белый город» – имя, которое он получил за свои белоснежные здания, слепящие глаза под африканским солнцем. В отличие от остального Алжира, касба (крепость) Алжира, старинная часть города – это мир ярких красок, где рыночные лавки образуют лабиринт вокруг форта и Большой мечети Джамаа-эль-Кебир. Это был арабский квартал, но здесь также жили цыгане-мусульмане ксоракс и африканские цыгане-мануши, которые эмигрировали или были изгнаны из Франции задолго до войны. Негрос нашла комнату по соседству с касбой для продажи своих корзин и украшений. Здесь, среди других цыган, они снова встретили Жана-Эжена, который руководил своим оркестром и зарабатывал по мелочи на танцах.

* * *

В 1920 году, когда закончилась война и Джанго исполнилось десять лет, Негрос привезла свою семью обратно в Париж. Они поселились в фургоне в одном из многочисленных цыганских лагерей, окружавших столицу. Здесь семья осела надолго.

Париж изменился. Если раньше это был бриллиант, сияющий блеском /а Belle Epoque (Прекрасной эпохи), то теперь, после войны, Франция находилась в состоянии шока. Чтобы забыть ужасы этого бессмысленного кровопролития, Париж, отметая все старое и устремляясь в новое будущее, как в штыковую атаку, со всей яростью бросился, как говорят французы, в les annees folle — «ревущие двадцатые», – безумные годы роскошной жизни и новых причуд, авангардной моды в одежде, музыке и литературе. Во многом это была попытка заглушить боль войны и забыть о ней. Париж воскрес как город новой эры. Это был город современного мира, город нового столетия, в котором были метро и канализация. А с приходом муниципальной электрификации и неоновой иллюминации Жоржа Клода славу Парижа можно было наблюдать и ночью, что дало городу новое название – Город Света.

Париж все еще был окружен кольцом средневековых крепостных валов. За пределами укреплений начинался другой город. Там Город Света превращался в Город Мрака. Вокруг Парижа простиралась огромная пустошь, известная как la Zone («Зона»).

Именно сюда парижские чистильщики выгребных ям сбрасывали отходы, и здесь же находили приют человеческие отбросы города. Это не был Париж широких бульваров, великолепных зданий, памятников и соборов. Вместо этого целые города трущоб сгрудились у фортификационных сооружений, словно нищие, протягивающие руки за подаянием. Ветхие лачуги, сколоченные из всевозможного хлама – обрезков досок, битого кирпича – были единственной обителью для этих несчастных. Жителей «Зоны» парижане называли les zonards и самыми страшными из них считали цыган. Мануши и житаны останавливали свои фургоны в «Зоне» вдоль мелкой речушки Бьевр. Именно здесь и поселилась Негрос со своими детьми. Французский поэт Серж Генсбур так описывал эти цыганские таборы:

Остатки некогда огромной территории трущоб, известной как La Zone (Зона). Конец 1940-х – начало 1950-х годов

«Там, внизу, в цыганском таборе, гитара жонглирует популярной мелодией. Слышна далекая танцевальная музыка, головокружительные вальсы, сладость аккордеона. Повсюду костры, каждый со своим котелком. Куры тушатся, а гитары не умолкают. Тяжелые серые тучи надвигаются на Порт-де-Клиньянкур, оставляя после себя моросящий дождь. Человек барахтается в колее дороги, похожей на патоку, в маленьких озерах и трясинах, на этом склоне, где стоит лагерь манушей, огромное скопление караванов, вурдонов и рулотов, превращающих la Zone в красочную головоломку кочующего города из более чем пятисот фургонов, стоящих бок о бок в безумном беспорядке. Ночью пятьсот рулотов сверкают, как восточные дворцы. И сквозь все это пробивается песня – жестокая, гнусная, текущая вперед с пронзительным криком О la Zone! Возможно, здесь, среди гнили, спрятано само очарование».