Джаз

«Лунар орбитер-3» успокоился между камнями, уступив свой частотный диапазон следующему собрату. Бенефис нового «глаза» не заставил себя долго ждать: с покорением лунной тверди янки здорово торопились. Впрочем, паника «звездно-полосатых», как никогда, оправдывалась. 12 апреля 1961 года живчик Гагарин закатил статуе Свободы катастрофическую оплеуху. Самый процветающий на земле человейник здорово переполошился. И ранее обитатели Форт-Блисса не позволяли себе расслабиться, однако после ошеломляющего финта Москвы в котел реванша американцы бросили все: ресурсы бесчисленных заводов, научных центров, лабораторий, десятки тысяч спецов с гипертрофированными мозгами и заарканенных еще в лихие сороковые в Баварских Альпах ищейками Даллеса пленных немецких ракетчиков. На потовыжималках, именуемых тренажерами, днем и ночью сопели с тех пор отобранные для заклания агнцы – рыцари без упрека и страха, мускулистые терминаторы-астронавты. Машина космической гонки, прожорливость которой грозила стать невиданной, дымилась от перенапряжения. Одна только мысль, что русские отметятся своим неуклюжим лаптем еще и на белой планете, заставляла политиков форсировать штамповку ракет, этих космических левиафанов, которые, поражая свидетелей своей рукотворной могучестью, готовы были раз за разом выбрасывать разнообразные спутники (а затем и капсулы с людьми) в околоземное, уже не такое и пустое, пространство. Гигантов к стартам волокли гусеничные транспортеры, рядом с которыми померк бы любой упитанный диплодок. Само имя, присвоенное ракетам их родителем, сумрачным гением Вернером Магнусом Максимилианом фрайхерром (бароном) фон Брауном, – «Сатурны» – кричало о титанической силе и прожорливости брауновских детищ. Конечно же, потомственный аристократ не мог не знать и о существовании «Лунар орбитера-3», внесшего в окончание дела всей его, Брауна, жизни один из крайне необходимых штрихов и завершившего свою одиссею 9 октября. Вполне вероятно, великий ракетчик сам провожал этот спутник и отслеживал полет маленького и отважного «бинокля», камера которого отщелкивала столь нужные снимки. Возможно, барон волновался, хотя, скорее всего, ожидал результата с арийской невозмутимостью. В этом поистине трагическом человеке все смешалось, как в доме Облонских, – мутное, словно Мазурские озера, прошлое[4], не такое уж сладкое настоящее[5] (служба в плену новым, жестким и весьма брезгливым хозяевам), отмеченная современниками изворотливость, отмеченная ими жестокость, старая добрая сентиментальность (каковым качеством и сейчас принято попрекать всех без исключения немцев), прочие черты характера, еще в молодости принявшего очертания невыносимого, и, наконец, гудящая, словно паровозная топка, внутри этого незаурядного практика термоядерная, ослепительная мечта о броске человека к галактикам. Именно это свойство Вернера Брауна – его стремление при любых раскладах, при любых обстоятельствах неизменно задирать голову на Луну, Венеру и Марс и размышлять о полетах – сделало из жертвы века и обстоятельств, из запутавшегося лицемера, из (что греха таить) весьма черной личности титана поистине бетховенских размеров. Несмотря на неоднозначность его биографии, на все ее метаморфозы, повороты и крены, неоднократно граничившие с оверкилем, для благодарной Америки Вернер Браун и по сей день остается этаким микеланджеловским Давидом: на мраморном плече героя покоится постоянно готовая к действию праща-катапульта. Несомненно, он был одним из самых одаренных мечтателей полностью окошмарившегося XX века, в котором круги Кандинского и квадраты Пикассо соседствовали с печами Дахау. Только в том свихнувшемся столетии стало возможным совместить деятельность «герра профессора» в Пенемюнде (двадцать тысяч замученных узников ради обстрела Лондона) с мечтой о космическом рывке. Так что Вернер Браун – просто кладезь противоречий, истинный продолжатель традиций лукавого Леонардо да Винчи, классический образчик мыслителя, вынужденного браться за палаческий топор в тот момент, как голова его забита идеями, делающими честь самому Канту. Как вам эсэсовец, равнодушно шествующий мимо штабелей трупов (целый интернационал Доры и «Миттельверка») и при этом пребывающий страстным сторонником теории Циолковского?[6] Нет ничего удивительного в том, что, вынужденный создавать средства для моментального успокоения десятков и сотен тысяч англичан и русских, нацист-гуманист, подобно уже знакомому нам артиллеристу Картвели, относился к до отказа набитым тротилом ФАУ не как к орудию доставки апокалипсических мегатонн на берега Темзы и Волги, а как к изумительным посланцам в будущее, на колоссальных двигателях которых, словно по божественному мосту, суждено всем нам перескочить в дышащую звездами бесконечность. Что может быть запутаннее существования Вернера Брауна? Прошлое мешалось у него под ногами, антисемитизм и ницшеанство оставили в мозгу этого механика и провидца самые глубокие борозды, и неизвестно еще, что чаще снилось пасынку проклятого века, истинному воплощению его мрачной неразрешимости: мученики Пенемюнде с прилипшими к ребрам внутренностями или насквозь пробитые циркулем ватмановские листы?