Джаз

Шепча странные слова в заросли просвирника и прислушиваясь ко вздохам, он вдруг увидел себя со стороны, увидел, как ползает в грязи, припадая к следам безумной женщины, его тайной матери, старой знакомицы Охотника, бросившей своего ребенка, вместо того, чтобы кормить его, качать и сидеть с ним дома. Женщины, которая пугала детей, заставляла мужчин поострее затачивать ножи, для которой юные невесты оставляли еду на улице (а и не оставляли бы, она все равно бы ее стащила). Сбрендившей сума неряхи, известной по всему округу, опозорившей его на весь свет. Только перед Виктори ему было не стыдно, потому что он не посмеялся над ним и не стал двусмысленно косить глаз, когда Джо растолковал ему слова Охотника. «Ну и крепкая она баба, – всего лишь сказал он тогда. – Жить вот так в лесу весь год, это суметь надо».

Может быть и так, но Джо, распластавшись в грязи, ползая между корней вместе с муравьями, почувствовал себя пустоголовым придурком, еще глупее ее. Он любил лес, потому что Охотник его приучил. Но лес теперь был полон ее присутствия, везде была она, дурочка, неспособная даже попрошайничать. Такая чокнутая, что не смогла сделать того, что умела самая отвратительная свинья: выкормить, что родила. Дети считали ее ведьмой, но они ошибались. У этого существа не хватило бы мозгов, чтобы быть ведьмой. Она была лишь беспомощной и бессмысленной невидимкой. Везде и нигде.

Есть мальчишки, у которых матери шлюхи, и это действительно трудно пережить. У других мамаши шатаются по улицам после того, как их выгнали изо всех пивнушек. Есть матери, которые сами выгоняют детей на улицу или продают их за деньги. Он бы согласился на любую, лишь бы не эта бессловесная и совершенно неприличная идиотка.

Выстрел, нацеленный в корни старого дуба, никого не потревожил – заряды остались у него в кармане. Курок щелкнул впустую. Скользя, падая, воя, он катился вниз по склону, а потом долго бежал по речному берегу.

С этого времени он работал как одержимый. На пути в Палестину он брался за любую работу, какая шла в руки. Рубил деревья, резал сахарный тростник, шел за плугом, пока не валился с ног, собирал птичье перо и хлопок, грузил лес, зерно и камни в каменоломнях. Некоторые думали, что его жадность одолела, но другие видели, что Джо не хочет сидеть без дела и не хочет, чтобы его считали лентяем. Он работал так много, что иногда даже не ходил домой спать и ночевал где придется, а если случалось оказаться поблизости, то забирался на грецкий орех и спал там в гамаке, который они с Виктори прятали в ветвях. После того, как весь хлопок в Палестине был собран, упакован и продан, Джо женился и стал работать еще больше.

Что сталось с Охотником? Остался ли он в Вене после пожара? Вернулся в Вордсворт? Или, может быть, нашел пристанище в глуши, как хотел сначала? В 1926 году, вдалеке от всех этих мест, Джо сидит и размышляет, что, может быть, в конце концов Охотник перебрался в Вордсворт, хорошо бы спросить у Виктори, Виктори наверняка бы вспомнил (если, конечно, он жив и не повредился умом в тюрьме), потому что Виктори помнил все, и все в его голове было разложено по полочкам. Например, сколько раз фазаниха высиживала птенцов на том или другом гнезде. В каком месте в лесу сосновые иголки по щиколотку. И когда на дереве – том, у которого корни оплели собственный ствол, – появились цветы: два дня назад или неделю, и где оно точно находится.

Обо всем этом раздумывает Джо в холодный январский день. До Вирджинии отсюда далеко, до райского сада еще дальше. Он почти что чувствует рядом плечо Виктори, когда, надев пальто и шляпу, выходит с пистолетом на поиски Доркас. У него и в мыслях нет, чтобы причинить ей зло, разве Охотник не говорил, что нельзя убивать беспомощных? Она женщина. Она не добыча. Так что ни о чем таком он не думает. Однако он идет по следу, он охотится, а как же можно на охоте без ружья? Как без Виктори.

Он крадется по Городу, и тот не противится, не строит ему препон. Первый день года. После праздничной ночи Люди несколько устали. Только цветные продолжают веселиться вокруг дневного угощения, и, вероятнее всего, праздник их будет до поздней ночи. На улицах скользко. Пусто, как в Провинциальном городке.

«Мне только надо с ней повидаться. Сказать ей, что пусть она не думает, я не обиделся, она же не то имела в Виду. Молодая она. А молодые иногда горячатся, в бутылку лезут. Вот, мол, какие мы крутые. Как я тогда палил в кусты из незаряженного ружья. Или как я сказал: «Ладно, Вайолет, давай поженимся», просто из-за того, что не увидел, высунула Дикарка руку из кустов или нет».