Джаз в Аляске

Анатоль выступал в роли генератора идей, доказывая всем и каждому свою способность к лидерству.

Ранним утром в гот день, когда в лечебнице меняли белье, они докопались до подземной части стены. Боб желал только одного: вылезти из этой дыры. Еще пару метров – и свобода встретит их по ту сторону Великой Стены.

В ночь, намеченную для побега, Бобу так и не удалось заснуть. Он почувствовал на своем плече руку Джо. Пора уходить. Джо гоже не выглядел выспавшимся. Ночка выдалась дождливая. Вода проникала сквозь поры в земле и грязью канала на белые халаты тех, кто изготовился к побегу. Это были Джо, Галилео, Анатоль и Боб: они добрались до самого конца тоннеля и собирались прокопать последние два метра земли, отделявшие их от свободы. Еще не наступила полночь, когда – в такой неурочный час – к Аляске подъехал грузовик из прачечной. Боб словно окаменел, услышав рев грузовика прямо над их головами. Автомобиль был совсем рядом.

Боб вспомнил, что они с Кларой переставали сдерживать стоны наслаждения только в тот момент, когда подъезжала мусорка, что в этом доме стены были как будто из картона, что они забирались в постель, всякий раз боясь, что соседи по ту сторону перегородки услышат их крики. Это все наше стремление скрывать счастье. Капли воды, падавшие со свода тоннеля, снова вернули его к реальности.

Наверху по-прежнему лил дождь. Грузовику из прачечной пришлось слегка заехать на газон, чтобы объехать лужи на дороге. И вот, как раз когда он добрался до дерева, стоявшего посреди двора, размытый потолок подкопа не выдержал веса машины и переднее колесо ушло под землю, тем самым рассекретив тоннель, над которым узники кропотливо трудились в течение четырех месяцев и семи дней. Грузовик не перевернулся только чудом. Под его передним колесом, помимо восьми полных сервизов столовых ложек и четырех фонариков, оказался погребен Хиндасвинт, бессчастная черепаха Галилео.

Когда истек срок недельного заключения по палатам – такова была их мера наказания, – они в один солнечный понедельник со всеми почестями похоронили Хиндасвинта под корнями дерева во дворе. Во время церемонии Боб Иереги, хотя и без трубы, торжественно исполнил мелодию «El silencio». Водрузили над могилой и маленький крестик из двух переплетенных веточек. Галилео позаботился даже о гробовой плите, которую вырезал из деревянного ящика. Не зря ведь когда-то он был могильщиком. Аиатоль подобрал для усопшего подходящее стихотворение:

La notte pie chiusa
lugubre tartamga
annaspa.
Eppur, si muove.

[33]

С тех пор ночи на Аляске тянулись долго. Разбитое войско возвращалось домой. Великая Стена оказалась непреодолимой.

Дождь над теплицами

– Ну зачем было отбирать у нас телевизор? Вот что мне хотелось бы знать!

Этого не знал никто. После попытки к бегству древний аппарат больше не желал включаться. Словно все светлячки, освещавшие экран изнутри, однажды, пока все спали, сбежали через шестиугольные отверстия в решетке. И разумеется, у Анатоля нашлась на этот счет своя идея: стена, окружавшая Аляску, Великая Стена, отбрасывает густую тень., и вот по мере приближения зимы все световые образы оказываются погребены под ее тенью.

– Будь осторожен, приятель. На этих улицах даже тени бродят, не стоят на месте. Настоящие обитатели города – эти жирные пятна, отпечатавшиеся на тротуарах. Если тебе нужно о чем-то договориться, общаться придется с тенями.

Время шло, и старшая медсестра распорядилась вынести телевизор и заменить это древнее чудище настольным радио. Старый радиоприемник так и продолжал пылиться в дальнем углу зала. Новое радио тотчас же сделалось центром притяжения, местом, вокруг которого пациенты собирались, чтобы связывать воедино свои невозможные фантазии. За одним исключением. Бобу с каждым днем становилось все тяжелее находиться среди больных. Его мутило от их неразумия, от их по-детски счастливых взглядов. Когда такой взгляд появляется на лице взрослого, ты сначала впадаешь в ярость, а затем ярость сменяется состраданием. Они были способны целый день простоять, пуская слюни, вокруг гигантского радиоприемника. А Боб не мог больше оставаться в этом месте ни минуты. Просто не мог. Не мог больше терпеть.