Джеймс Миранда Барри

Мой дорогой мальчик я боюсь ты не успеешь домой мне так много надо тебе сказать у меня нет сил пойди к своей тетке Луизе Эрскин скажи я хотел чтобы ты все узнал и что я люблю тебя и твою маму прости меня я очень тобой горжусь

Ни даты, ни подписи. Я молча передал записку Алисе, чья близорукость сделала расшифровку записки весьма мучительной. Она хотела прочесть все сама, чтобы убедиться, что я ни о чем не умолчал.

– Ну вот, – сказал я. – Я много лет не общался с Луизой. Наверное, она уже умерла.

– О нет, – сказала Алиса, вспыхивая, как газовая лампа. – Старая карга цветет и пахнет. Она совершенно ослепла, ей почти девяносто. Живет в доме возле парка с дюжиной слуг. Я знаю точно, где она живет, потому что я к ней ходила в прошлом году.

– Ты с ней говорила? – изумленно спросил я.

– Нет, – ощетинилась Алиса, – она не захотела меня принять. Фарисейка. – Алиса изобразила хирургически-безжалостный тон Луизы: – «Мисс Эрскин просит довести до сведения миссис Джонс, что ее нет и никогда не будет дома на случай ее посещений». Вот стерва!

Я рассмеялся:

– Ну что ж, Алиса, для Луизы ты по-прежнему девчонка-судомойка. Увы.

Я встал и обнял ее.

– Не злись. Пойдем вместе. Посмотрим, откажется ли Луиза Эрскин принять доктора Джеймса Миранду Барри и миссис Алису Джонс в комплекте.

* * *

Дом Луизы, вероятно, когда-то был изысканным. Я этого не помнил. Нынешний отличался старомодной тяжеловесностью. Литые держатели для факелов в руках мускулистых каменных богов, ныне бесполезные при газовом освещении, тем не менее торчали с обеих сторон парадного подъезда, нагие и почерневшие в ярком свете ранней весны. Парк был покрыт ковром из желтых и алых крокусов, но ветер дул немилосердно. Мы прибыли в одиннадцать и как раз столкнулись с уходившим доктором. Миссис Эрскин чувствует себя неплохо, хотя она и не в лучшем расположении духа. Она больше не принимает гостей. Я сомневаюсь, что вы сможете с ней повидаться. Огромная прихожая, студеная по углам, заполненная мрачными портретами, напугала Психею. Уродливая стойка для зонтиков из слоновьей ноги пряталась за угольным ведерком. Мы жались друг к другу возле камина. Алиса выглядела безупречно, хотя и оделась с излишним щегольством. На ней было ее самое дорогое и красивое пальто с богатой меховой оторочкой и муфтой в тон. Меня это не беспокоило. Если Луиза совсем ослепла, она вряд ли заметит эти выставленные напоказ признаки благосостояния. Чтобы оценить великолепие Алисы, ей бы пришлось ощупать слои один за другим. Психея рычала на расчлененного слона. Сесть было некуда.

Служанка спустилась по лестнице.

– Мисс Эрскин примет доктора Джеймса Барри, – коротко сказала она в явном замешательстве.

Алиса поняла. Она развернулась на каблуках и вышла, хлопнув входной дверью и оставив меня один на один с изумленной служанкой. Торжественные уходы всегда хорошо ей удавались. Я помедлил. Алисин экипаж остался ждать у дверей. Я был несколько удивлен. Обычно Алиса относилась к чужому пренебрежению с невероятным спокойствием. Она как-то сказала мне, что неприятие, которое общество выказывает актрисе, разительно отличается от того равнодушия, с каким относятся к судомойкам. Теперь на нее обращают внимание, потому что чувствуют угрозу. Служанку, объяснила Алиса, не замечают, потому что ее просто не существует. Но если твое появление вызывает скандал – с тобой уже нельзя не считаться, ты словно вырастаешь в их глазах. Я хотел поговорить с Луизой. Я хотел узнать, что она помнит. Как ни странно, нашелся еще кто-то, кто знал меня прежде, с кем у нас есть общее прошлое. Поэтому я оставил Алису наедине с ее гневом и поднялся по лестнице.

В комнатах Луизы было нечем дышать. В камине бурно пылал огонь, от внешнего мира отгораживали ширмы, занавеси, ставни и подушки. Луиза – крошечная, скрюченная, древняя – сидела посреди всей этой мрачной, тесной духоты. Я снял и пальто, и сюртук и передал их служанке. Я склонился и поцеловал старуху. Обычно я не появляюсь на людях, одетый так легко. Но эта женщина знала меня ребенком. Она, возможно, знала обо мне больше, чем я сам. Ее щека на ощупь напоминала сморщенное яблоко, которое слишком надолго оставили дозревать в амбаре. Она держала огромную слуховую трубку, голову ее прикрывал простой белый чепец, так что ее череп, по всей вероятности почти лысый, не был виден. Она незряче взглянула в мою сторону. Глаза ее затуманились, но по-прежнему полыхали огнем. Она потянулась, чтобы дотронуться до моих холодных рук. Наш разговор представлял собой серию громких выкриков.

– Джеймс? Это ты?

– Да, это я.

– Ты же не привел с собой эту ненасытную гарпию?

– Если ты имеешь в виду Алису, то нет, она ушла.