Джейн Эйр

– Смертельно. Какая же это неблагодарная работа – корпеть над языком, когда не имеешь другого учителя, кроме словаря.

– Ты права. Особенно над таким языком, как немецкий. Когда же, наконец, вернется Сент-Джон?

– Теперь уж скоро; сейчас ровно десять, – и Мери взглянула на золотые часики, которые вынула из-за пояса. – Какой сильный дождь! Ханна, будьте добры, взгляните, не погас ли огонь в гостиной.

Женщина встала и открыла дверь, через которую я смутно разглядела коридор. Вскоре я услышала, как она где-то за стеной помешивает угли; она быстро вернулась.

– Ах, детки, – просто сердце сжимается, когда я вхожу в ту комнату: она такая мрачная… и еще это пустое кресло, задвинутое в угол.

Она отерла глаза фартуком; лица девушек, и без того серьезные, стали теперь печальными.

– Но он в лучшем мире, – продолжала Ханна. – Нечего жалеть, что его больше нет с нами. Всякому можно пожелать такой спокойной смерти.

– Вы говорите, он не вспоминал о нас? – спросила одна из девушек.

– Не успел, голубки мои; он отошел в одну минуту, ваш отец. Накануне ему было чуточку не по себе, но ничего серьезного, и когда мистер Сент-Джон спросил его, не вызвать ли одну из вас, – он прямо-таки рассмеялся. Ровно две недели назад, встав утром, он почувствовал небольшую тяжесть в голове, прилег отдохнуть – да так и не проснулся; он уже совсем окоченел, когда ваш брат вошел к нему в комнату. Эх, детки, такого, как он, уже не будет, потому что вы и мистер Сент-Джон совсем другой породы, чем те, что ушли; правда, ваша мать была во многом такая, как и вы, и такая же ученая. Ты ее вылитый портрет, Мери, а Диана больше похожа на отца.

Девушки казались столь схожими между собой, что мне было непонятно, в чем видит разницу старая служанка (так я определила пожилую женщину). Обе были стройны, у обеих были выразительные, породистые, одухотворенные черты. Правда, у одной волосы казались чуть темнее, чем у другой, и они по-разному причесывались: светло-каштановые косы Мери были разделены пробором и зачесаны гладко, более темные волосы Дианы падали на шею локонами.

Часы пробили десять.

– Вы уже, наверно, проголодались? – заметила Ханна. – Да и мистер Сент-Джон не откажется поесть, когда вернется.

И она принялась накрывать на стол. Обе девушки встали; видно, они собирались перейти в гостиную. До этой минуты я с таким вниманием их рассматривала, их внешность и разговор вызвали во мне столь живой интерес, что я почти забыла о собственном бедственном положении; теперь я вновь ощутила его, и, в силу контраста, оно представилось мне еще более отчаянным и безнадежным. Мне казалось совершенно немыслимым пробудить у обитателей этого дома участие к себе, заставить их поверить в реальность моей нужды и страданий, упросить их дать приют бездомной скиталице. Нащупав дверь и нерешительно постучав, я почувствовала, что моя надежда – не более как химера. Ханна отворила.

– Что вам надо? – спросила она удивленно, оглядывая меня при свете свечи, которую держала в руке.

– Могу я поговорить с вашими хозяйками? – спросила я.

– Лучше скажите, что вам от них нужно. Откуда вы пришли?

– Я не здешняя.

– Что вам нужно в такой поздний час?

– Пустите меня переночевать в сарае или еще где-нибудь и не пожалейте для меня куска хлеба.

Выражение недоверия, которого я так опасалась, появилось на лице Ханны.

– Кусок хлеба я дам вам, – сказала она, помолчав, – но мы не можем пустить ночевать бродягу. Где это видано?

– Позвольте мне поговорить с вашими хозяйками.

– Нет, ни в коем случае. Что они могут сделать для вас? И нечего вам шататься в эту пору. Как вам не стыдно!

– Но куда же я пойду, если вы меня выгоняете? Что мне делать?

– О! Я уверена, вы отлично знаете, куда вам идти и что делать. Лишь бы вы не делали ничего дурного – вот и все. Вот вам пенни. И уходите…

– Пенни не накормит меня, и у меня нет сил идти дальше. Не закрывайте дверь. О, не закрывайте, ради Бога!

– Да как же, этак мне всю кухню зальет дождем…

– Скажите молодым дамам… Пустите меня к ним…

– Ни за что на свете! Вы, видно, не из порядочных, – иначе не поднимали бы такого шума. Пошли прочь!

– Но я умру, если вы меня прогоните!

– Как бы не так. Боюсь, что у вас на уме худое, – оттого и бродите на ночь глядя около жилья порядочных людей. Ежели вас тут целая шайка громил или других там злодеев и они где-нибудь поблизости, – скажите им, что мы не одни в доме: у нас есть мужчина, и собаки, и ружья. – Тут честная, но непреклонная служанка захлопнула дверь и закрыла ее на засов.

Это было чересчур! Меня пронзила острая, жестокая боль, взрыв отчаяния потряс мое сердце. Измученная до крайности, не в силах сделать ни шагу, я упала на мокрое крыльцо. Я стонала, ломала руки, рыдала в смертельной тоске. О, этот призрак смерти! О, этот последний час, приближающийся ко мне во всем своем ужасе! И это одиночество – изгнание из среды своих ближних! Не только искра надежды, последняя капля мужества иссякла во мне на какие-то минуты. Но вскоре я снова попыталась овладеть собой.

– Мне остается только умереть, – сказала я, – но я верю в Бога. Попытаюсь смиренно принять Его волю.