Джейн Эйр

Каким странным обрамлением была эта скромная кухня для подобных обитательниц! Кто они были такие? Во всяком случае, не дочери пожилой женщины у стола. У нее был деревенский облик, а они казались воплощением утонченности. Я никогда не видела похожих лиц, и все-таки чем больше я в них вглядывалась, тем более знакомыми казались мне их черты. Назвать их воплощением красоты я не могу – слишком бледными и серьезными они выглядели. Обе склонялись над книгами, и их сосредоточенность граничила с суровостью. На столике между ними горела вторая свеча, а рядом с ней лежали два пухлых тома, в которые барышни часто заглядывали, как будто сверяя с ними более тонкие книги у них в руках – как обычно делают люди, пользуясь словарем для перевода. Тишина там стояла такая, что озаренную огнем кухню можно было счесть за картину, а ее обитателей – за тени. Мне было слышно, как шуршат угольки, проваливаясь сквозь решетку, как тикают часы в темном углу, и мне даже казалось, будто я различаю пощелкиванье спиц. А потому, когда наконец голос нарушил эту необыкновенную тишь, я без труда расслышала его.

– Послушай, Диана, – сказала одна из внимательных читательниц. – Франц и старик Даниэль ночью одни, и Франц рассказывает сон, от которого пробудился в ужасе. Так слушай! – И тихим голосом она прочла какой-то отрывок, из которого я не поняла ни единого слова, так как язык был мне незнаком – во всяком случае, не французский и не латынь. А греческий или немецкий, я сказать не могла.

– Как сильно! – воскликнула она, дочитав. – Мне так понравилось!

Вторая девушка, которая оторвалась от книги, чтобы выслушать сестру, повторила, глядя на огонь, строку из прочитанного. Много позже я узнала и язык, и произведение, а потому процитирую здесь эту строку, хотя в ту минуту она прозвучала для меня точно звон меди, не неся в себе смысла.

– Da trat hervor Einer, anzusehen wie die Sternen Nacht.[61] – Отлично! Отлично! – вскричала она, а ее темные глубокие глаза заблестели. – Как обрисован неведомый могучий архангел! Эта строка стоит сотни страниц высокопарного пустословия. Ich wage die Gedanken in der Schale meines Zornes und die Wake mit dem Gewichte meines Grimms.[62] Как мне нравится!

И обе вновь умолкли.

– Это что же, есть страна, где говорят по-таковски? – спросила пожилая женщина, поднимая глаза от вязанья.

– Да, Ханна, в стране, которая гораздо больше Англии, разговаривают именно так.

– И как же это они друг дружку понимают, а? А коли вы туда поедете, так разберете, чего они говорят, верно?

– Что-нибудь из того, что они говорили бы, наверное, мы поняли бы, но не все. Мы ведь, Ханна, совсем не такие ученые, как ты нас считаешь. И по-немецки мы не говорим, да и читать умеем только со словарем.

– Так польза-то вам от этого какая?

– Мы собираемся когда-нибудь учить этому языку, вернее, его началам, как это называется, и тогда будем зарабатывать больше денег, чем сейчас.

– Так-то так, да только хватит вам глаза портить, начитались на сегодня.

– Пожалуй. Во всяком случае, я устала. А ты, Мэри?

– Смертельно. В конце-то концов, изучать язык только со словарем вместо учителя труд очень утомительный.

– Справедливо. А уж тем более такой язык, как громоздкий, хотя и великолепный, немецкий. Но когда же Сент-Джон вернется домой?

– Наверное, скоро, сейчас ровно десять (она поглядела на золотые часики, пришпиленные у нее к поясу). Дождь все льет. Ханна, будь так добра, посмотри, как горит огонь в гостиной.

Ханна встала, открыла дверь, за которой я смутно разглядела коридор, а вскоре я услышала, как она помешала в камине – где-то по ту его сторону. Вскоре она вернулась.

– Ах, деточки! – сказала она. – Так-то мне тяжело в ту комнату заходить. Кресло-то пустое, в угол задвинуто, просто сердце надрывается.

Она утерла глаза краем передника. Серьезные лица девушек исполнились печали.

– Оно правда, он теперь в светлой обители, – продолжала Ханна, – и не след нам жалеть, что он нас оставил. А уж спокойней-то смерти и пожелать нельзя.

– Ты говорила, что он про нас даже не упомянул? – спросила одна из них.

– Времени ему дано не было, деточка. Скончался в единый миг батюшка-то ваш. Накануне ему неможилось, да не так чтоб очень. И когда мистер Сент-Джон спросил, не послать ли за вами, он только посмеялся над ним. А утром проснулся – ровнехонько две недели назад это было, – пожаловался, что голова у него тяжелая, снова уснул, да и не проснулся больше. Когда ваш братец к нему вошел, он уже похолодел. Ах, деточки! Последним он был старого-то закала. Вы-то и мистер Сент-Джон совсем другие, чем они были, хоть матушка ваша, правду сказать, такая же была, как вы, и в книгах начитана разве чуть поменее. Мэри, ты прямо ну вылитая она. Диана больше в вашего батюшку пошла.