Джейн Эйр

– Отнюдь! Между мной и философами-деистами есть различие: я верую, и верую я Слову Божию. Вы употребили неверное прилагательное: я не языческий, но христианский философ, последователь секты Иисусовой. Как Его ученик я принимаю Его чистые, Его милосердные, Его благие доктрины. Я проповедую их, я принес обет распространять веру в них. В нежном возрасте я открыл сердце вере, и вот как она взлелеяла заложенные во мне душевные свойства: крохотное семечко естественной привязчивости она взрастила в раскидистое дерево – человеколюбие; ее заботами дикий жесткий корень требовательности к себе и другим дал высокий побег понятия о божественной справедливости; честолюбивое желание добиться власти и славы для себя, жалкого смертного, она преобразила в стремление расширять границы царствия Господа моего, одерживать победы для знамени креста. Вот сколько сделала для меня вера – использовала природный материал наилучшим образом, окапывала и обрезала мою натуру. Но совсем уничтожить человеческую натуру невозможно: она не поддается уничтожению, пока не «облечется смертное сие в бессмертное».

С этими словами он взял шляпу, которая лежала на столе рядом с моей палитрой, и еще раз посмотрел на портрет.

– Да, она пленительна, – прошептал он. – Не напрасно ее нарекли Розамундой – Розой Мира.

– Так написать мне еще один портрет, для вас?

– Cui bone?[64] Нет.

И он накрыл портрет листом тонкой бумаги, на которую я, чтобы не засалить картон, опирала руку, когда рисовала. Я не поняла, что он внезапно увидел на этом пустом листе, но, несомненно, что-то привлекло его взгляд. Он схватил лист, посмотрел на его край, затем с неописуемо странным и совершенно непостижимым выражением посмотрел на меня, словно вбирая и замечая каждую особенность моей фигуры, лица, одежды быстрым как молния взором. Рот его приоткрылся, будто он хотел что-то сказать, но фраза замерла у него на губах непроизнесенной.

– Что случилось? – спросила я.

– Совершенно ничего, – последовал ответ, и я увидела, как, водворяя лист на место, он ловко оторвал от него узкую полоску.

Она исчезла в его перчатке, и, быстро кивнув с коротким «до свидания», он исчез.

– Ну-ну! – воскликнула я, прибегая к местному выражению: – Светопреставление, да и только!

И в свою очередь принялась рассматривать бумажный лист, но увидела лишь несколько мазков краски там, где пробовала оттенки. Минуты две я ломала голову над этой тайной, но, признав ее непостижимой и полагая, что особой важности она иметь не может, я выкинула ее из головы и скоро забыла о ней.

Глава 33

Едва мистер Сент-Джон ушел, как повалил снег. Вьюга бушевала всю ночь. Наутро бешеный ветер пригнал новые снежные тучи и метели. К вечеру долину загромоздили почти непроходимые сугробы. Я закрыла ставни, постелила половичок у двери, чтобы снег не заметало внутрь, помешала в очаге, подбросила торфа, просидела почти час возле очага, слушая приглушенные завывания бурана, а затем зажгла свечу и взяла томик «Мармиона».

Заря над Норхемом видна.
Утесов грозных крутизна,
Вершин Чевьота ряд,
Донжон, зубчатая стена
И Твида вольная волна
Все золотом горят.

Вскоре музыка стихов заглушила рев бури.

Вдруг я услышала какой-то шум. Ветер, подумала я, сотрясает дверь. Однако щеколда поднялась, и в отворившейся двери из снежных вихрей и воющей тьмы появился Сент-Джон, он остановился передо мной. Плащ, облегавший его высокую фигуру, был покрыт блестящей ледяной коркой. Я совсем растерялась, так мало я ожидала, что кто-то может добраться до меня в этот вечер через погребенную в сугробах долину.

– Дурные новости? – спросила я. – Что-то случилось?

– Нет. Как легко вы пугаетесь! – ответил он, снял плащ, повесил его на двери и невозмутимо вновь подложил под нее половичок, который отбросил, входя. Потом он стряхнул снег с сапог.

– Я запятнаю чистоту вашего пола, – сказал он. – Но вы должны на этот раз извинить меня. – Он подошел к огню и протянул над ним руки. – Уверяю вас, добраться сюда было очень нелегко. Один раз я увяз в сугробе по пояс. К счастью, снег еще совсем мягкий.

– Но зачем вы пришли? – спросила я, не удержавшись.

– Не слишком радушный вопрос, обращенный к гостю, но, раз уж вы его задали, я отвечу: просто чтобы немножко поболтать с вами. Мне надоели мои немые книги и пустые комнаты. К тому же со вчерашнего дня я испытываю любопытство человека, который узнал лишь часть удивительной истории и с нетерпением ожидает продолжения.