Джейсон Борн. Книги 1-5

Анна собиралась было окликнуть своего Возлюбленного, но тут услышала его голос, так хорошо знакомый ей певучий речитатив, который плыл к ней, словно на крыльях особого ветерка, предназначенного для нее одной. Она застала своего Возлюбленного в спальне, на ковре, принадлежащем Линдросу, потому что свой он принести сюда не смог.

Он стоял на коленях, босиком, накрыв голову белой шапочкой, согнувшись пополам, так что его лоб прижимался к мелкому ворсу ковра. Обращенный к Мекке, он молился.

Анна стояла не шелохнувшись, словно малейшее движение могло ему помешать, и с наслаждением слушала арабские слова, проливающиеся на нее нежным дождем.

Наконец молитва подошла к концу. Он встал и, увидев Анну, улыбнулся лицом Мартина Линдроса.

– Я знаю, что ты хочешь увидеть в первую очередь, – тихо промолвил он по-арабски, снимая футболку через голову.

– Да, покажи мне всё, – на том же самом языке ответила Анна.

Она увидела тело, так хорошо знакомое. Ее взгляд задержался на упругом животе, на груди. Поднялся вверх, посмотрел в глаза – в измененный правый глаз с новой сетчаткой. Лицо Мартина Линдроса, довершенное правым глазом Мартина Линдроса. Это Анна достала фотографии и снимок отсканированной сетчатки, которые сделали пластическую операцию возможной. И вот сейчас она всматривалась в это лицо так, как не могла сделать на работе, во время тех двух мимолетных встреч, когда Возлюбленный прошел мимо нее, входя и выходя из кабинета Старика. Тогда они лишь поприветствовали друг друга кивком, как это было бы при встрече с настоящим Мартином Линдросом.

Анна была в восторге. Лицо получилось идеальное – доктор Андурский поработал великолепно. Он выполнил все, что обещал, и даже больше.

Поднеся руки к лицу, ее Возлюбленный тихо рассмеялся, ощупывая синяки, ссадины и порезы. Он был очень доволен собой.

– Как видишь, «жестокое обращение» со стороны «похитителей» на самом деле скрыло те незначительные шрамы, что остались от скальпеля доктора Андурского.

– Джамиль, – прошептала Анна.

Его звали Карим аль-Джамиль ибн Хамид ибн Ашеф аль-Вахиб. «Карим аль-Джамиль» в переводе с арабского значило «Карим прекрасный». Он разрешил Анне называть его Джамилем, потому что это так ее радовало. Никто другой не мог даже подумать так, не говоря о том, чтобы произнести это вслух.

Не отрывая взгляда от его лица, Анна сняла пальто и пиджак, расстегнула пуговицы блузки, расстегнула «молнию» юбки. Теми же медленными, подчеркнутыми движениями она сняла лифчик, стащила трусики. Она осталась стоять в одних туфлях на высоком каблуке, переливающихся чулках и кружевном поясе, с бьющимся сердцем наблюдая за тем, как он упивается этим зрелищем.

Шагнув из мягкого вороха сброшенной на пол одежды, она приблизилась к нему.

– Я по тебе соскучился, – сказал он.

Анна рванулась в его объятия, прижалась к нему своей обнаженной плотью, тихо, сдавленно застонала, вжимаясь грудью в его мускулистую грудь. Она скользнула ладонями по упругим мышцам, ощупывая кончиками пальцев крошечные выпуклости и ложбинки, которые запомнила еще по первой ночи, проведенной вместе в Лондоне. Анна растягивала удовольствие, а Карим ее не торопил, понимая, что сейчас она подобна слепому, который убеждается в том, что попал в знакомое место.

– Расскажи, как это произошло. На что это было похоже?

Карим аль-Джамиль закрыл глаза.

– На протяжении шести недель мне было очень больно. Доктор Андурский больше всего опасался инфекции заживающей кожи и мышечных тканей. Никто не имел права меня видеть, кроме самого хирурга и его помощников. Все они были в резиновых перчатках, в масках, закрывающих рот и нос. Мне постоянно вводили антибиотики. После пересадки сетчатки я несколько дней не мог открыть правый глаз. На верхнее веко положили вату, а потом залепили ее пластырем. Целый день я провел в полной неподвижности, затем еще десять дней все мои движения были строго ограничены. Я не мог заснуть, поэтому мне приходилось принимать снотворное. Я потерял счет времени. И что бы ни вводили мне в вены, боль не утихала. Это было похоже на второе сердце, не останавливающееся ни на минуту. Казалось, лицо мое объято огнем. А в правом глазу торчал ледоруб, который я никак не мог вытащить. Вот как это произошло. Вот на что это было похоже.

Анна уже взбиралась на него, как на дерево. Он подхватил ее под ягодицы и прижал спиной к стене, а она крепко обвила ногами его бедра. Повозившись с ремнем, он спустил брюки. Его естество оказалось таким твердым, что Анне стало больно. Она вскрикнула, когда Карим укусил ее, вскрикнула снова, когда его член, выгнувшись, устремился вверх…

Пройдя на кухню, Анна, наслаждаясь ощущением «гусиной кожи» на обнаженном теле, налила шампанское в высокие хрустальные фужеры. Опустив в них по соломинке, она какое-то время смотрела на бурлящие пузырьки. Кухня выходила окнами на запад, на площадку между соседними домами.

Анна протянула один фужер Кариму.

– Твоя мать чувствуется в цвете твоей кожи.