Джек

Мальчик согласился, и по рукам пошли ходить разноцветные бутылки — каждый любезно потчевал другого. Джек был просто в восторге от матросика. С каким шиком, как лихо носил он свой живописный костюм! И сколько в нем было самоуверенности и отваги! Он видно, не боялся ни бога, ни черта. Подумать только: совсем еще мальчишка, а уже дважды совершил кругосветное плавание и говорил о яванках и о Яве так, будто этот остров находился совсем рядом, у того берега Луары. Как охотно променял бы Джек свой вязаный жилет, блузу и штаны на клеенчатый берет, залихватски сидевший на бритой голове юнги, и на его расстегнутый синий пояс, вылинявший от солнца и морской воды! Да, профессия моряка — стоящая профессия: тут тебе и приключения, и опасности, и океанский простор! Тем не менее матросик ворчал.

— Была б похлебка хоть куда, да только в ней одна вода! — повторял он по всякому поводу.

Джек не переставал восхищаться этим присловьем, он находил его необыкновенно остроумным:

— Была б похлебка хоть куда, да только в ней одна вода!.. Ох, уж эти матросы! Что за молодцы!

— Точно, как на нашем заводе в Эндре, — вставил Бахвал. — Вот уж лавочка, доложу я вам!..

И он начал поносить директора, надсмотрщиков, все это скопище захребетников, которые сидят сложа руки, а люди на них работают, из сил выбиваются.

— Ну, на этот счет можно многое сказать… — заявил Джек, которому внезапно пришли на память банальные фразы певца Лабассендра о правах работников и тирании капитала.

В то утро не только ноги старины Джека выписывали кренделя, не отставал и его язык. Мало-помалу его красноречие заставило умолкнуть всех говорунов, сидевших в кабачке. Его слушали. Вокруг слышался шепот: «Малый не промах! Сразу видать, что из Парижа». Для пущего эффекта ему недоставало только баса Лабассендра — слишком уж был слаб его петушиный голос, ломающийся мальчишеский голос, в котором низкие мужские ноты перемежались с пискливыми детскими нотами. Потом голос его стал хрипнуть и доносился как будто издалека, словно с высокой башни. Впрочем, вскоре речь его стала совсем уже сбивчивой и неразборчивой, он даже сам перестал ее понимать и слышать, а под конец его окутал туман, его стало укачивать, ему почудилось, будто он устремился в погоню за ускользающими мыслями и словами в гондоле воздушного шара, и от этого его затошнило, а в голове все помутилось.

…Он пришел в себя, почувствовав что-то холодное на лбу. Он сидел на берегу Луары. Как он оказался здесь, рядом с матросиком, который смачивал ему виски? Джек с трудом разлепил глаза, и они замигали от яркого дневного света. Потом он различил дым, поднимавшийся из заводской трубы прямо напротив него, а совсем рядом увидел рыбака: тот стоял в лодке и поднимал парус, видимо, готовясь к отплытию.

— Ну как? Полегчало малость? — спросил юнга, выкручивая носовой платок.

— Да, совсем хорошо, — ответил Джек, поеживаясь от холода и с трудом ворочая тяжелой головой.

-: Тогда полезай в лодку!

— То есть как? — удивился мальчик.

— Ну да. Мы едем в Нант. Разве не помнишь, как ты в кабачке подрядил этого лодочника? А вон и Бахвал возвращается с провиантом.

— С провиантом?

— Получай сдачу, старик, — произнес кузнец, державший в руке внушительную корзину, откуда выглядывала краюха хлеба и торчали горлышки бутылок. — Ну, ребята, собирайся! Поднимается ветерок. Через час будем в Нанте, а уж там кутнем на славу.

И тут на одно мгновенье Джек вдруг ясно представил себе, что он затеял, в какую бездну катится. Ему хотелось прыгнуть в лодку перевозчика, стоявшую у берега неподалеку от них, и возвратиться в Эндре. Но для этого требовалось усилие воли.

— Да садись же! — крикнул ему матросик. — Ты еще бледноват, ну ничего, завтрак подкрепит тебя.

Ученик не стал спорить и вместе с другими влез в лодку. Как-никак у него еще оставалось три луидора — этого вполне достаточно, чтобы купить себе платье и небольшой подарок для Зинаиды. Так что он не зря съездят в Нант. Как у всякого захмелевшего человека, настроение у мальчика поминутно менялось, и от беспросветного уныния он внезапно переходил к необъяснимой веселости.