Джек

— Зря я завел с тобой этот разговор. Надо было, ни о чем не предупреждая, подняться наверх, отпереть шкаф и взять то, что мне нужно.

— Несчастный! — прошептала она, дрожа от страха, что он и в самом деле может так поступить. — Разве ты не знаешь, что Зинаида каждый день проверяет, целы ли деньги, считает их, пересчитывает?.. Да, еще нынче вечером я слышала из своей комнаты, что она доставала шкатулку и показывала ее ученику.

Нантец вздрогнул:

— Ах, вот оно что!

— Ну да… Милая девочка так счастлива!.. Это бы re просто убило… К тому же она не оставляет ключ в шкафу.

Внезапно заметив, что, обсуждая с ним все эти обстоятельства, она как бы ослабляет решительность своего отказа, что он может обратить ее доводы в свою пользу, Кларисса умолкла. Самым тягостным было то, что они любили друг друга, об этом им самим напоминали их взгляды, их сливавшиеся в поцелуе губы, как только хотя бы на миг затихал горестный спор. Их дуэт, в котором слова так не подходили к музыке, звучавшей в сердцах, был ужасен.

— Что теперь со мной будет? — повторял каждую минуту злополучный игрок.

Ведь если он не заплатит карточный долг, то погибнет, он будет опозорен, его отовсюду выгонят. Он плакал, как малое дитя, положив голову на колени Клариссе, и называл ее: «Тетя… тетечка…» Теперь ее умолял уже не любовник, а ребенок, которому Рудик заменил отца и которого все в доме баловали. Несчастная женщина плакала с ним вместе, но не уступала. «Нет!.. Нет!.. Это немыслимо», — сквозь слезы упрямо повторяла она, цепляясь за одни и те же слова, как хватается утопающий за обломок доски, который он не выпускает из судорожно сжатых рук. Вдруг Нантец поднялся на ноги.

— Не хочешь?.. Ну хорошо! Я знаю, что мне делать. Прощай, Кларисса! Я не переживу такого срама.

Он приготовился к воплю, к взрыву отчаяния.

Но нет!

Она подошла вплотную к нему.

— Ты хочешь умереть? Ну что ж, я тоже! Мне невыносима эта бесчестная, запятнанная ложью жизнь, нашу любовь приходится прятать, и мы ее так прячем, что и сами уже не можем найти. Идем!

Он удержал ее.

— Как можно! На что ты решилась?.. Какая глупость! Разве это мыслимо?

Но ему уже надоело приводить доводы, уговаривать, принуждать ее. Неожиданное и упорное сопротивление Клариссы вызвало в нем глухую ярость… Он видел выход — пусть даже преступный, и это кружило ему голову.

— В конце концов все это чепуха! — пробормотал он и кинулся к лестнице.

Кларисса опередила его и стала на нижней ступеньке.

— Куда ты?

— Пусти меня!.. Пусти!.. Так надо.

Он запинался.

Она вцепилась в него.

— Прошу тебя, не делай этого!

Но он все больше хмелел и ничего не слушал.

— Смотри!.. Если ты двинешься с места, я крикну… Я позову…

— Ну что ж, зови! Пусть все узнают, что ты любовница своего племянника и что твой любовник — вор!

Он прошептал ей это в самое ухо, потому что, споря, они невольно понижали голос, испытывая уважение к молчанию ночи и к покою спящих людей. В красных бликах догоравших в камине углей он внезапно предстал ей таким, каким был на самом деле: бурное душевное волнение, исказив его черты, сорвало с него маску. Она увидела большой хищный нос с раздувающимися ноздрями, тонкие губы, глаза, косившие оттого, что он норовил заглянуть в чужие карты. Она подумала о том, чем пожертвовала для этого человека, о том, как она прихорашивалась для их ночи любви, первой ночи, которую они проводили вместе.

Какая ужасная, какая страшная то была ночь!

Внезапно ее охватило глубокое отвращение к нему и к самой себе, и силы покинули ее. В то время как злоумышленник карабкался по лестнице и ощупью пробирался по старому, родному для него дому, где ему были знакомы все закоулки, она в отчаянии упала на диван и зарылась головой в подушки, чтобы заглушить рыдания и крики, чтобы ничего не видеть, ничего не слышать.

V. ДЖЕК ПЬЯНСТВУЕТ

Еще нет шести часов утра.

На улицах Эндре царит полная тьма. В окнах булочных и винных погребков светятся тусклые огни, расплывчатыми пятнами мерцают в тумане, словно пробиваются сквозь промасленную бумагу да так и не могут пробиться. В одном из таких кабачков, возле гудящей печки, сидят за столиком племянник Рудика и ученик старого мастера. Они выпивают и беседуют.

— А ну, Джек, еще по одной!

— Нет, господин Шарло, спасибо. Я не привык пить. Боюсь, как бы у меня голова не закружилась.

Нантец рассмеялся:

— Да брось! Ты же настоящий парижанин… Полно дурака валять!.. Эй, хозяин!.. Два стаканчика белой, мигом!

У Джека не хватило духа отказаться. Подчеркнутое внимание этого красавца необыкновенно льстило ему. Оно и понятно. Заносчивый и высокомерный чертежник, который за полтора года всего раза два-три заговаривал с ним, в то утро, случайно встретив его на улице в Эндре, сам подошел к нему, по-приятельски пригласил в кабачок и угостил тремя рюмками, причем всякий раз вино было другого цвета. Это было так неожиданно и странно, что Джек сперва что-то заподозрил. Вид у Нантца был какой-то чудной; он упорно задавал мальчику один и тот же вопрос:

— Так ты говоришь: дома ничего нового?

Ученик в глубине души был возмущен: