Джек

И все же смерть Маду вызвала не только фальшивые слезы, не только притворные сожаления, — был у его гроба и друг, который испытывал подлинное волнение, искреннее горе. Смерть товарища произвела на Джека неизгладимое впечатление, и эта крошечная черная физиономия, такая сумрачная и скорбная, которую он мельком увидел в темной кладовой, вот уже вторые сутки неотступно стояла у него перед глазами. Сейчас к этому печальному воспоминанию примешивалось тягостное чувство от мрачной церемонии похорон и ощущение, что сам он тоже глубоко несчастен. Теперь, когда негра уже не было на свете, Джек предчувствовал, что именно на нем станет директор срывать свой гнев, ибо у всех остальных «питомцев жарких стран», даже самых заброшенных, были все же попечители, которые хоть изредка навещали их и воспротивились бы слишком уж грубому обращению с ними. А он был покинут и отлично это понимал. Мама ему больше не писала, и никто в гимназии не знал, где она. Ах, если бы ему это было известно! Он бы со всех ног кинулся к ней, поведал бы о своих бедах, нашел бы у нее приют!

Вот о чем думал Джек, плетясь по бесконечной, грязной дороге, ведущей от кладбища. Лабассендр и доктор Гирш шагали впереди, громко беседуя. И вдруг мальчик услыхал…

— Бьюсь об заклад, что она в Париже, — сказал Лабассендр.

Джек непроизвольно навострил уши.

— Я видел, как она позавчера шла по бульвару.

— А он?

— Ну, надо полагать, что они возвратились вместе.

«Она», «он» — это звучало весьма туманно, и все-таки Джек ощутил такое же волнение, как в те минуты, когда за столом велись мучительные для него разговоры. И в самом деле, минуту спустя два отчетливо прозвучавших имени окончательно убедили его в том, что он не ошибся.

Стало быть, мама в Париже, в одном с ним городе, и даже не приехала его поцеловать!

«А что, если я сам к ней пойду?» — внезапно подумал мальчик.

Путь от кладбища Пер-Лашез до авеню Монтеня не близкий, и всю дорогу Джека неотвязно преследовала одна мысль: воспользоваться тем, что все идут, не соблюдая порядка» и сбежать! В самом деле, от стройной процессии не осталось и следа; теперь, когда желаемый эффект был достигнут, когда представление окончилось, домой возвращались, как попало, и утомленные, занятые своими разговорами люди не заботились о том, какое они производят впечатление.

Моронваль, окруженный педагогами и приятелями, возглавлял свое воинство. Время от времени он оборачивался и, глядя на дылду Сайда, который, в свою очередь, возглавлял колонну гимназистов, жестом подавал команду: «Вперед!». Египтянин, подражая директору, в точности повторял его жест и, глядя на мальчиков, которые, стараясь не отставать, с трудом передвигали ноги, молча командовал: «Вперед! Вперед!». Тогда отставшие, напрягая последние силы, бегом догоняли шедших впереди. Только Джек, делая вид, что он вконец изнемог, плелся все медленнее.

— Вперед! — возглашал Моронваль.

— Вперед! Вперед! — подхватывал египтянин.

У самых Елисейских полей Сайд в последний раз оглянулся и замахал своими длинными руками, но тут же уронил их и замер — растерянный, ошеломленный.

На этот раз исчез Джек.

VII. НОЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В ОКРЕСТНОСТЯХ ПАРИЖА

Сперва он заставлял себя идти шагом. Ему не хотелось походить на человека, спасающегося бегством.

Напротив, он шел неторопливо, как будто прогуливался, но держал ухо востро и чуть что готов был пуститься наутек. Но по мере того, как он приближался к бульвару Османа, ему непреодолимо хотелось бежать, и он, сам того не желая, шел все быстрее — ему не терпелось попасть домой, и вместе с тем его терзало мучительное беспокойство.

Что-то он найдет там, на бульваре? Может быть, дом на замке. А если Гирш и Лабассендр обознались, и мама не приехала? Что тогда будет? После побега возвратиться в гимназию было немыслимо. Даже если бы ему это и пришло в голову, то одно воспоминание о глухих ударах и душераздирающих стонах, доносившихся несколько часов подряд из комнаты, где мулат заперся с Маду, наполнило бы его страхом и заставило отказаться от своего намерения.

«Она здесь!» Как обрадовался мальчик, издалека увидев, что все окна в доме распахнуты, а ворота открыты, как бывало, когда его мама готовилась выехать в город! Он устремился вперед, чтобы не пропустить карету. Но как только он вбежал в переднюю, его поразила непривычная суматоха в доме.

Здесь было очень шумно и полно чужих людей.

Из подъезда выносили мебель. Кресла, диваны с обивкой мягких цветов, которые создавали такой уют в слабо освещенном будуаре, здесь, при ярком дневном свете, были явно не на месте. Зеркало, обрамленное гирляндой из амуров, опиралось о холодную каменную стену у самого входа, а вокруг вперемежку были свалены жардиньерки с увядшими цветами, снятые с окон портьеры, небольшая люстра из горного хрусталя… Разряженные дамы сновали вверх и вниз по лестнице, и по ковру, заглушавшему стук их каблучков, тяжело ступали грубые башмаки носильщиков, стаскивавших мебель вниз.