Джек

Надо признаться, что книги, которыми доктор Риваль набил ящик нашего приятеля Джека, были не очень увлекательны и не очень доступны пониманию. Переложения из древних поэтов, «Письма» Сенеки,[28] «Жизнеописания» Плутарха, томики Данте, Вергилия, Гомера, несколько книг по истории — и все. Часто мальчик читал, сам ничего не понимая, но настойчиво продолжал чтение, памятуя о том, что он дал слово старику Ривалю; его не оставляла мысль, что книги не позволят ему опуститься до уровня окружавших его людей. Он читал усердно, с жаром и благоговением, продолжая надеяться, что меж темных строк когда-нибудь блеснет свет, он читал так же истово, как благочестивая женщина повторяет слова мессы на непонятном ей латинском языке.

Самой любимой книгой, которую он читал особенно часто, был «Ад» Данте. Описание всех этих ужасных мук волновало Джека. В его детском воображении круги ада переплетались со зрелищем, которое каждый день было у него перед глазами. Полуголые люди, бушующее пламя, громадные изложницы для чугуна, куда расплавленный металл устремлялся кроваво-красной рекою, — все это виделось ему в строфах поэта, а жалобные вздохи пара, скрежет исполинских пил, глухие удары пестового молота, раздававшиеся в озаренных пламенем цехах, и впрямь делали их похожими в представлении мальчика на круги Дантова ада.

Однажды в воскресенье Джек читал постоянным своим слушателям отрывок из книги любимого поэта. Папаша Рудик, как всегда, задремал после первых же слов, сохраняя на лице добродушную заинтересованную улыбку, которая позволяла ему время от времени произносить, не пробуждаясь: «Удивительно!» Обе женщины, напротив, очень внимательно слушали чтение, хотя каждая из них испытывала при этом особое чувство.

То был эпизод, посвященный Франческе да Римини:

…Тот страждет высшей мукой. Кто радостные помнит времен. В несчастье…[29]

Пока ученик читал, Кларисса с трепетом все ниже опускала голову. Зинаида, нахмурив брови и неестественно выпрямившись, сидела на стуле и яростно орудовала иглой.

Величавая поэзия, звучавшая в тиши скромного рабочего жилища, казалось, парила высоко-высоко над чувствами, повседневными делами и интересами живущих тут людей, и все же, прозвучав здесь, она возбуждала в них множество мыслей, трогала сердца и, подобно грозной молнии, несла в себе опасный электрический заряд, диковинный и прихотливый.

Слезы струились по щекам г-жи Рудик, когда она внимала истории этой любви. Не замечая, что мачеха плачет, Зинаида, когда кончилось чтение, заговорила первая.

— Дурная, бесстыжая женщина! — возмущалась она. — Как она смеет так рассказывать о своем преступлении! Точно похваляется им!

— Это верно, она виновата, — отозвалась Кларисса, — но и очень несчастна.

— Нашли несчастную!.. Не говорите так, матушка… Можно подумать, будто вам жаль эту Франческу, которая полюбила брата своего мужа.

— Так-то оно так, дочка! Но ведь она полюбила его еще до замужества, а ее силком выдали за немилого.

— Силком ли нет ли, раз уж вышла, то должна хранить верность. В книжке сказано, что он был старик. Ну, а коли так, его еще больше уважать надо было, а не вести себя так, чтобы в городе над ним потешались. Право, старик хорошо сделал, что убил обоих. Поделом!

Она говорила грозно, яростно, сверкая глазами, в ее словах слышалась негодующая дочерняя любовь и женская гордость, в них слышалась беспощадная непримиримость молодости, которая судит о жизни по тому идеалу, какой она себе составила, еще ничего не зная о ней, ничего не предвидя.

Кларисса промолчала. Она отодвинула занавеску и посмотрела на улицу. Рудик, не совсем еще проснувшись, приоткрыл один глаз и пробормотал: «Удвитльно!» Джек, глядя в книгу, размышлял над прочитанным и дивился, почему разгорелся такой бурный спор. Итак, бессмертная легенда о любви и прелюбодеянии, прочитанная пять веков спустя ребенком, который смутно понимал ее смысл, нашла неожиданный отзвук в скромной, даже невежественной среде. В том-то и заключается истинное величие, истинное могущество поэтов: повествуя о судьбах одного человека, они обращаются ко всем людям: с кажущимся бесстрастием их гений прослеживает путь всех идущих по дороге жизни — так луна в чудесные вечера появляется на небе, как будто бы не в одном месте, а всюду, сопровождает своим мягким светом, точно дружеским взглядом, всех одиноких путников, всех тех, что бредут по дороге, и освещает км путь, не торопясь и не уставая.

— Ну, уж на сей раз я уверен, что это он!.. — вдруг выпалил Джек и вскочил со стула.

На узенькой улочке, застроенной домами рабочих, перед самыми окнами промелькнула чья-то тень, и тут же послышался хорошо знакомый ученику возглас:

— Шляпы! Шляпы! Шляпы!

Мальчик опрометью выбежал на улицу, но Кларисса опередила его. На пороге она столкнулась с ним — вся пунцовая, она засовывала в карман измятое письмо.