Джек-Брильянт: Печальная история гангстера

Алиса вышла из лифта, медленно пошла по коридору, осторожно ступая по толстому синему ковру, — и вдруг увидела ту, чей облик заставил ее мгновенно забыть о несчастьях, которые выпали (и еще выпадут) на ее долю. В электрическом свете волосы были скорее темно-каштановые, чем золотистые; приспущенная вуаль, темно-бордовая шляпка. Что, Алиса не знает, как Кики выглядит? Кики запирала дверь соседнего номера. Заперла и направилась к лифту, сделав вид, что Алису не узнает. Она это или не она? Своими глазами Алиса видела ее всего один раз. Она была меньше, чем на фотографиях. И моложе. На фотографиях в газетах лицо у нее было очень большое. И в полицейском участке — тоже. Она сидела в полиции и позировала репортерам. Сидела нога на ногу.

Она прошла в нескольких дюймах от Алисы, властно заявив о себе терпким запахом духов. Да, это она. Но если это она, почему ж она даже не посмотрела в ее сторону? Не выдала себя ни жестом, ни взглядом? В конце концов Алиса решила, что поздороваться у Кики не хватило смелости. Трусиха. Бесстыжая шлюха. Что с нее, с уличной девки, взять? Джек, интересно, знает, что она здесь? Кики узнала Алису, как только вышла из комнаты, и тут же отвернулась запереть дверь. Как не узнать: толстые икры под длинной юбкой с истрепавшимся подолом. На тот случай, если сама Алиса ее почему-то не узнает, Кики решила ее не замечать — она боялась, как бы Алиса не сдала ее в полицию. Она ведь скрывается. Но рискнет ли Алиса? Джек ведь убьет ее за это. Корова. Домохозяйка толстобрюхая.

Почему другим жизнь улыбается, а ей, Кики, показывает зубы? Каждый раз, как на Джека совершается нападение, появляется эта корова, эта старая свинья. Толстая, жирная хрюшка. Почему Кики так не везет? А потом еще скажут, что она голову Джеку морочит. И как не стыдно только говорить такое?! Корова прошла мимо, не проронив ни слова. Не узнала ее. Кики дошла до лифта, а потом повернулась и увидела, что Алиса входит в соседний номер. Как это могло получиться? Хорошенькое дело — живут дверь в дверь! С какой стати? Почему эта корова взяла соседний номер? Нет, это неспроста. Но откуда она знала, какой номер занимает Кики? Надо будет рассказать об этом Джеку. Что ты тут забыла, корова толстозадая?

Джеку импонировало, что он живет в «Кенморе», цитадели американской аристократии, чьи бледно-розовые тона окрасились в период Сухого закона в цвет крови. «Кенмор» ничем не уступал «Грэнд Юниону» во времена Бриллиантового Джима и Ричарда Кэнфилда.[61] Здесь, приехав в Олбани, жил Мэтью Арнолд;[62] здесь останавливался Марк Твен, когда пропагандировал в капитолии теорию остеопатии. Здесь же обедал иногда и Улисс С.Грант.[63] Здесь жил сын Ала Смита,[64] когда его отец был губернатором; впрочем, в ресторане «Кенмора» можно было в те годы встретить губернатора любого штата, не только Нью-Йорка. Ресторан этот по праву гордился самой длинной в Америке стойкой бара, куда приходили перекинуться словом законодатели и где истинный джентльмен из привилегированного района города всегда имел возможность наклюкаться в компании себе равных.

Все это Джек, безусловно, сознавал, даже если ему неизвестны были подробности, ибо традиции здесь давали о себе знать и в старинном мраморе, и в начищенной до блеска меди, и в мебели красного дерева, и в пышном клене в холле, и в витражах, и в полном отсутствии шума с улицы. Джек всегда был очень чуток к любым проявлениям утонченности.

Даже теперь «Кенмор» хранит о нем больше воспоминаний, чем о Винсенте Лопесе или о Руди Вэлли, о Филе Романо или о Доке Пейтоне, о братьях Дорси[65] или о любом другом более или менее крупном музыканте, из тех, кто так долго был законодателем моды, чей блеск теперь поблек, чья музыка забылась, чья притягательность осталась в прошлом.

Джек не создал той атмосферы, которой славился отель «Кенмор», но в беспутный наш век он эту атмосферу всячески поддерживал, культивировал, он танцевал, он смеялся, он лучше всех одевался, он всюду поспевал. Но я-то знал: стиль этот он выработал давным-давно, еще в пору безумной своей молодости, теперь же лишь сохранял его, поддерживал с осторожностью, точно нес хрупкое золотое яйцо. Он вновь похудел и ослаб, вновь весил меньше восьмидесяти фунтов, у него вновь расширились зрачки, вновь провалились щеки, у него плетью висела левая рука, и временами, когда он чувствовал, как поворачивается в печени пуля с мягкой насадкой, лицо его морщилось от боли. Но гораздо хуже было другое: оставалось все меньше времени на то, чтобы реализовать задуманное; приходилось экономить силы, чтобы иметь возможность вздохнуть с облегчением, вновь поверить в себя, доказать самому себе, что то, чего он добился, мало чем отличается от задуманного в молодости, от задуманного молодым Джеком, Джеком-сорвиголовой, которого он почти не помнил и которого никак не мог из себя вытравить.