Джек-Брильянт: Печальная история гангстера

Когда Хьюберт вернулся с четырьмя экземплярами «Дейли ньюс», все сидевшие за столиком погрузились в чтение первой части интервью, которое Джек дал Джону О’Доннеллу. В газете говорилось, что это первое интервью, которое дает Джек после всех несчастий, выпавших на его долю в последнее время. Слова Джека были выделены жирным шрифтом — и не случайно:

Я говорю не из тщеславия — тот факт, что я никогда раньше себя не выпячивал, доказывает, что я не помешан на саморекламе.

Справедливое замечание, Джек. Теперь-то ты «не помешан на саморекламе», теперь у тебя других хлопот хватает. Это раньше ты давал интервью, чтобы вызвать у читателей сочувствие к своему делу, чтобы унести ноги (не зря же в газетах тебя называют «Легс»[66]), чтобы потешить собственное тщеславие. Теперь же, превратившись в легенду, Джек имел все основания стать прагматиком. Другой вопрос, стал ли он легендой, мифом? Кто знает? Вот что говорится о мифическом начале в интервью, набранном жирным, очень жирным шрифтом:

После всего обо мне написанного в общественном сознании возникла, мне кажется, какая-то мифическая фигура. Поэтому мне постоянно приходится защищать себя от мифических преступлений мифического Легса-Брильянта.

Кто такой этот Легс? Кто здесь, в ресторане отеля «Кенмор», знает Легса? Какое отношение Легс имеет к Джеку?

«Привет, Легс!»

«Как делишки, Легс?»

«Желаю тебе выиграть дело, Легс».

«Рад видеть тебя в добром здравии, Легс».

«Выпьем, Легс?»

«Присоединяйтесь к нам, если есть свободная минутка, мистер Легс!»

В ресторане его знали лишь несколько человек, да и те называли «Джеком». Остальные же придерживались «мифической», газетной версии:

«Его называют «Легс», потому что он вечно убегает от своих друзей».

«Его называют «Легс», потому что у него ноги от головы растут».

«Его называют «Легс», потому что еще подростком, уличным воришкой он мог убежать от любого полицейского».

«Его называют «Легс», потому что он всегда много и отлично танцевал».

Станцуем? Кто из вас первая?

— Хорошее интервью, Джек, — похвалил Маркус. — Хорошее в свете предстоящего суда. Наверняка вызовет чье-то расположение.

— Мне не нравится фотография, которую они здесь дали, — сказала Алиса. — Ты на ней ужасно худой.

— Я и в жизни худой, — отозвался Джек.

— А мне нравится, — сказала Кики.

— Я так и знала, что тебе понравится, — сказала Алиса.

— Мне нравится, когда у тебя шляпа сдвинута на затылок, — сказала Кики.

— Мне тоже, — сказала Алиса.

— Не повторяй за мной, — огрызнулась Кики.

Ну, кто из вас первая?

Пригласи Алису, и пусть оркестр сыграет «Счастливые дни, одинокие ночи», твою любимую песню, Джек. Пригласи Мэрион, и пусть они сыграют «Мою ненаглядную», твою любимую песню, Джек.

— А правда то, что здесь говорится про Легса и Огги? — спросила Кики.

— Чистая правда, — ответил Джек.

Кстати говоря, «Легсом» меня стали называть только после дела Малыша Огги. Можете посмотреть в газетах, если не верите. Не так уж важно, когда это произошло, но будем следовать фактам. Родственники и друзья никогда не называли меня «Легсом». Когда кличка «Легс» в первый раз появилась под моей фотографией, люди, которые знать меня не знали, тоже стали так меня называть. С тех пор в газетах я — Легс.

О’Доннелл объяснил, что Эдди-Брильянта как-то назвали «Эдди Легги» (на воровском жаргоне XIX века «легги», или «мосластыми», называли карманников), и эта кличка почему-то закрепилась за Джеком. Об этом репортеру сообщил один полицейский. Но репортер все перепутал. В первый раз Джека назвали «Легсом» в газете, в подписи под фотографией — после этого он и стал Легсом.

— Первый раз слышу, — сказала Кики. — Это правда, Джекки?

— В газетах правды не бывает.

После перерыва вновь заиграла музыка, и Джек опять стал переводить тревожный взгляд с одной своей дамы на другую — кому из них отдать предпочтение? Неужели для них, этих двух женщин, он тоже Легс? Ерунда. Они-то знают, кто он. Кому-кому, а им-то хорошо известно, что он Джек-Брильянт, а никакой не Легс. Они любят его не за то, что любят другие. Его они любят за тело. За то, как он с ними разговаривает. За то, как он их любит. За форму его лица. За многое, очень многое — за то, что он такой, какой есть. Впрочем, важно не то, за что они его любят. Сейчас важнее другое: удержать их вместе, удержать от ненависти друг к дружке, сделать так, чтобы они притягивали друг друга, как два разнозаряженных магнита. Чтобы они были единым целым и вместе впряглись в судьбу Джека. Кики скрывается от полиции, ее разыскивают как свидетеля по делу Стритера; пока ей грозит суд, она будет нуждаться в защите друзей Джека. Поэтому она-то никуда не денется. А Алиса? Эта никуда не денется в любом случае. Куда она без него…