Джек-Брильянт: Печальная история гангстера

Обвинительный приговор федерального суда поверг всех в уныние. Джек же упорно хотел купить повторное слушание дела, помятуя, как видно, о тех днях, когда все властные структуры, вплоть до Президента, находились у Ротстайна в кармане. Тогда взятки помогли Джеку добиться того, что громкое дело о контрабанде героина, который Джек провез Ротстайну в кегле (оно так и называлось — «Кегельбанное дело»), было отложено, и Джек так и умер, не успев ознакомиться с собранными против него свидетельскими показаниями.

— Эти ублюдки все одинаковы снизу доверху, — как-то сказал он мне. — Они окажут тебе любую услугу, если ты готов за нее заплатить.

Но за это время на Манхаттане произошли значительные перемены — особенно это касалось таких, как Джек. Новое поколение федеральной адвокатуры носилось с идеями Сибури и взяток не брало принципиально. Впрочем, денег на подкуп у нас все равно не было. Когда Джек был выпущен под залог из катскиллской тюрьмы, он первым делом забрал у меня сто восемьдесят тысяч, которые хранились для него в сейфе. Для меня это были огромные деньги. Для меня — но не для Джека. Он всем задолжал: мне, больнице, врачу, парикмахеру, официанту, гостинице, шоферу, телохранителю Хьюберту и несметному числу барменов, которые оказывали ему всевозможные услуги. Он снимал квартиры в Трое, Уотерфлите, Олбани, Ист-Гринбуше, имел собственный дом в Питерсберге — возможно, и в других городах. Он содержал Кики. Он оплачивал квартиру Алисы на Манхаттане. Самые же большие расходы связаны были у него с тем, что он постоянно откупался от политиков — свобода стоила Джеку больше всего. Сто восемьдесят тысяч долларов кончились, если верить Джеку, уже через несколько месяцев, хотя я-то думаю, что кое-что он все же припрятал, причем исключительно на собственные нужды. И не в моем сейфе. Я знаю также, что после похищения одного картежника из Саратоги Винсент Колл предложил Джеку десять тысяч долларов взаймы, а также круглую сумму в шестьдесят пять тысяч в качестве выкупа и Джек эти деньги взял.

Денежные проблемы Джек решал, как и полагается прагматику, каковым он в последнее время стал. Он вновь принялся за дело. Я встретил его душным августовским вечером в баре клуба «Олень» в Олбани, куда я зашел, проведя весь день в Саратоге и насмотревшись на ничтожеств, сидящих под вязами в придорожном клубе, стилизованном под старину здании с огороженным пастбищем. В город я вернулся один, с ощущением какой-то непонятной опустошенности, которой раньше никогда не было. Выпив шесть кружек пива, я решил, что последний раз испытывал такое же чувство, когда в одиночестве сидел в библиотеке клуба «Рыцари Колумба». «Это наверняка связано с Джеком», — сделал вывод я, свыкнувшись с этой мыслью. Вместе с тем с профессиональной точки зрения мою жизнь никак нельзя было назвать пустой. С тех пор как суд в Трое вынес Джеку оправдательный приговор, телефон в моей конторе не замолкал ни на минуту, и клиенты готовы были платить мне любые деньги. Тогда, может, опустошенность вызвана провалом политической карьеры? Эта часть моего «я», подобно ампутированной ноге, несмотря на свое отсутствие, постоянно болела, и в то же время я испытывал облегчение оттого, что мне так и не пришлось стать политиком. Мало того что жизнь я бы вел пресную, бессодержательную, мне бы вдобавок приходилось подхалимничать, и прежде всего перед завсегдатаями политических клубов, даже таких скромных, как «Олень», где я сейчас находился, — олицетворение всего, что было в Олбани косного, отталкивающего и самодовольно продажного. Хотя до выборов оставалось еще два месяца, казначей от демократов уже примостился в уголке, за карточным столом в гостиной (которую охраняли двое полицейских в штатском), и собирал подати со всех, кто кормился в окружном суде и в муниципалитете, — со швейцаров и адвокатов, сколотивших состояние на делах по наследству и опеке, с продавцов недвижимости и банкиров, с полицейских, пожарных, секретарей, клерков, подрядчиков. Такая модель вполне соответствовала представлению Джека о том, как следует управлять империей. Берут все.

Старого казначея-демократа я любил не меньше Джека. Щеголь и ворчун, этот хитрющий старый ирландец читал не только Йейтса и Уайльда, но также Крокера и Туида.[68] Любил я и тех, кто стоял сейчас рядом со мной у стойки. Это были люди, вместе с которыми я рос, люди, знавшие моего отца и моих дядьев, — коммерсанты и спортивные обозреватели, юристы, политики и фабричные рабочие, которые, как и я, любили перекинуться в безик и в юкер,[69] а также коммивояжеры, которые уважали боулинг и пиво. И конечно, конечно же — Джека.