Джек-Брильянт: Печальная история гангстера

— Так и есть. Ты же сам видел, как он стучал. Он был мямлей, слабаком. Он что думал, я нянчиться с ним буду? Ротстайн со мной никогда не нянчился, он меня даже убить хотел — я же на него не стучал. Никогда не доверяй бабникам. Фогарти думал не головой, а членом, в этом все дело. Это его и погубило, а ведь хороший был парень. Верно, я его заложил. Да я любого заложу. Кроме, конечно, Эдди. И Алисы с Мэрион. И тебя, тебя я тоже никогда не продам, Маркус.

— Знаю. И я тебя тоже, Джек. Вся разница между нами в том, что я зарабатываю деньги, а ты их воруешь.

— Что ж еще делать в этом мире, как не воровать?

— Не прикидывайся дурачком.

— А я не прикидываюсь — я последнее время и правда сильно поглупел.

— Вот и не знаешь, кто твои настоящие друзья.

— Друзья! Нет у меня никаких друзей. Взять хотя бы нас с тобой — пообщались да разошлись. Нет, я ничего не хочу сказать, ты отличный парень, Маркус, я это всегда говорил, но за всю свою жизнь, будь она проклята, у меня был только один друг — мой брат Эдди. Специально ведь приехал из Саранака, когда он уже концы отдавал, чтобы помочь мне после перестрелки в «Высшем классе». Как сейчас помню, договорились мы в метро встретиться, на станции «Двадцать восьмая улица», прихожу — а он при параде: соломенная шляпа, бежевый летний костюмчик «палм-бич», новая белая шелковая рубашка, галстук лимонного цвета — выгладит по первому разряду, вот только в костюм, который на нем, еще двоих засунуть можно — так он похудел. Порывался деньги для меня собрать, хотел дела мои вести, пока я в бегах. «Я, — говорит, — на все готов», — а сам, бедолага, еле дышит. Проговорили мы с ним час, встали, я его под руку беру, а он вдруг давай мне проповедь читать. Он, оказывается, в Саранаке этом своем уверовал, да так, что его там «Святым» прозвали. Ездил в инвалидной коляске и душещипательные беседы вел с теми, кто и пальцем-то пошевелить не мог, вздохнуть, мать их растак, боялся… Достал он меня этими своими разговорами, я и говорю: «Брось ты, — говорю, — Эдд, не для меня все это». — «Ты все равно передумаешь», — говорит, а я ему: «Точно, передумаю, и оглянуться не успеешь», а он свое гнет, тут я не выдержал да как гаркну: «Слушай, заткнись, а? Сколько можно?!» А мы уже, пока спорили, на улицу из метро поднялись, стал я ловить такси, чтобы его обратно в «Коммодоре», где у него комната была, отвезти, отпустил его локоть, смотрю: он упал и так закашлялся, что я думал, его наизнанку вывернет. Кашляет и хрипит — вот-вот загнется. Жуткий такой предсмертный хрип. Он после этого, бедняга, и двух месяцев не прожил. Если б не приехал мне подсобить — глядишь, и дольше бы протянул. Ничем уже никому помочь не мог, бедолага, а ведь старался изо всех сил, из последних сил выбивался. Вот что такое дружба, Маркус. Вот это я называю дружбой.

Джек расчувствовался, он плакал.

«Пэроди-клаб» старый Джо Делейни открыл в 1894 году, чтобы утолить жажду, которую он испытывал в ночное время, когда городские салуны были уже закрыты. За стойкой Джо простоял вплоть до 1919 года и отошел от дел в тот день, когда подносчик кирпичей напился до такой степени, что замертво свалился к его ногам. Сын Делейни, Барахольщик, или Барахло (настоящее имя Патрик), который после службы в АЭК подвизался у отца барменом, окинул подносчика презрительным взглядом, пнул его ногой и гаркнул: «Вставай, пьянь, — простудишься».

«Прирожденный трактирщик!» — обрадовался старший Делейни и, удалившись от дел, пересел в свое любимое кресло, где и скончался спустя пять лет, откинувшись на спинку и поглаживая еще влажный от пива ус.

Когда мы вошли через вращающиеся двери, те самые, что были еще при жизни старика Делейни, в «Пэроди-клаб» громко играла музыка. Мы прошли под большой люстрой с четырьмя круглыми стеклянными абажурами и под четырехлопастным вентилятором, вращающимся под потолком, мимо развешанных по стенам фотографий, с которых смотрели на нас старые железнодорожники, старые политики, старые боксеры со свирепыми лицами, профиль покойной Мод Гонн[74] на афише, возвещающей о ее выступлении в Хиберниен-холл для сбора средств на свободную Ирландию; на нас смотрели члены давно не существующего Ирландского общества, шагающие по Стейт-стрит солнечным утром в День святого Патрика 1895 года; пожарники, члены давно расформированных частных пожарных команд, стоящие по стойке «смирно» перед своими пожарными машинами; любители пива из общества «Рыцари Колумба», которых уже давно нет в живых, потягивающие пиво на вечеринке в «Роще» Маккоуна. Время от времени я заходил к Барахольщику и в дальнейшем, пока в 1942 году «Пэроди-клаб» не сгорел, а вместе с ним не сгорела, не превратилась в пепел и история в лицах. Однако до 1942 года в «Пэроди-клаб» не менялось ничего, ровным счетом ничего.