Джек, который построил дом

«…самое дикое, что во сне я говорил Вам “ты”, но ничего странного в этом не было: во сне Вы были мудрецом и знали обо мне все – пожалуй, больше чем я сам о себе знаю. Зачем я рассказываю все это, мы же виделись. Если Вы помните, мы говорили о душе, Вы настаивали, что душа материальна. Но почему Египет, Тео Маркович? Вот написал – и понял: Израиль-то рядом, обычное смещение реальности во сне, часто до абсурда. Впервые мы говорили не о музыке – о душе, и здесь это не смещение: “музыку слушают не ухом, а душой”, помните? В юности я был уверен, что музыку способны воспринимать только люди, причастные к ней, как моя мать и дядя, я же был бездарен в музыке, как и во всем. Я и сейчас не знаю, понимаю я музыку или просто не могу жить без нее. Многое пришло ко мне поздно. Пушкин, например – и он же подсказал, что такое “понимать музыку”. Это восприятие Сальери – разъять ее, как труп, и только таким способом познать. Из любопытства я поставил пластинку Сальери, когда-то купленную, и заслушался. Что-то напомнило Вивальди, но музыкальная фраза у Сальери более четкая. Не с этой ли целью он препарировал, как труп, гармонию? Возможно; как и то, что завтра я забуду про него и вернусь к Баху. Пока еще есть у меня завтра...»

Труднее всего было переносить выходные – дядька торчал дома, выходил только в супермаркет. Ян зверел от тяжелого привычного шарканья, долгого кашля, стука посуды, но больше всего от запаха табака, которым Яков был пропитан. В субботу, независимо от погоды, они с Юлей ездили в любимый городок – он не надоедал, как не надоедали океан и сизая трава, которой поросли дюны. Можно было посидеть на песке или пройти вдоль кромки воды. Волна мокрой лохматой собакой с готовностью кидалась под ноги – и робела, отступала назад. Ян рассказал о своем сне.

– Перечитал его письмо, а потом сел за компьютер и… Как ты думаешь, это нормально – писать умершему человеку?

– Почему нет? Ты разговаривал с ним, и не раз. Я до сих пор со Стэном говорю.

– Во сне Тео был живой и мудрый, мне хотелось узнать многое. О душе, об ее материальности. Вот мысль – она разве материальна? Нет; но запиши то, что думаешь, – станет материальной. Мысль – это продукт работы мозга, но мозг материален. А музыка – материальна? Память?.. А зависть?

– Почему зависть?

– Я про Сальери.

– Который Моцарта отравил?..

– Чушь! Ему в голову бы не пришла такая идея. Музыка Сальери четче, сильнее; не мог он завидовать. Я хочу, чтобы ты послушала. Наверняка все было не так, и Сальери ни при чем. А Тео любит… в смысле любил Моцарта, мы спорили, мне Моцарт всегда казался поверхностным. И сейчас я специально сравнил…

Юлька слушала, дивясь, что никому не пришло бы в голову слушать Сальери, подвергать сомнению Пушкина – никому, кроме Яна. Казалось бы, истина лежит на поверхности – возьми и послушай, ведь Пушкин не был музыкантом, у поэта свое ви́дение. Когда замечала курящих, переходила на другую сторону улочки, пока вдруг Ян не сказал: «Это… ничего». Юля тихо ликовала: сканирование показало негативный результат, и слово «негативный» означало самое что ни на есть позитивное – рака нет, лето кончается без сигарет, уже девять недель прошло.