Джек Лондон: Одиночное плавание

«Его рабочий день — самый короткий — продолжался десять часов, случалось работать и двадцать. Порой несколько недель подряд не удавалось кончить работу раньше одиннадцати часов ночи и предстояло еще проделать длинный путь пешком домой: на трамвай денег не хватало. В половине первого он добирался до постели, а в половине шестого Флора уже трясла его за плечо, стараясь сорвать со спящего мальчика одеяло, за которое он отчаянно цеплялся. Свернувшись калачиком в постели, Джек все-таки залезал под одеяло. Тогда собравшись с духом, Флора стягивала одеяло на пол. Спасаясь от холода, мальчик тянулся вслед, казалось, он вот-вот упадет. Но вспыхивало сознание, он успевал вовремя встать на ноги и просыпался. Одевшись в темноте, он ощупью шел на кухню к осклизлой раковине. Обмылок, зловеще-серый от мытья посуды, не пенился, несмотря на все усилия. От сырого полотенца, грязного и рваного, на лице оставались волокна. Он садился за стол и получал кусок хлеба и чашку горячей бурды, ничем не напоминавшей кофе. На улице было ясно, холодно; он зябко ежился. Звезды еще не побледнели, город лежал, погрузившись во тьму. В фабричных воротах Джек всегда оглядывался на восток: между крышами на горизонте тускло брезжил рассвет»[48].

Разумеется, неизвестно, «всегда» ли подросток «оглядывался на восток», стоя «в фабричных воротах». Да и насколько достоверны детали, вроде «осклизлой раковины», «зловеще-серого от мытья посуды обмылка» или «сырого полотенца, грязного и рваного», тоже сказать трудно. Но картина, созданная воображением биографа, впечатляет. Невольно веришь, что так или примерно так всё и было.

Подросток был физически сильным, крепким, коренастым, с развитой мускулатурой. Сил у него хватало. Однако всё в нем восставало против такой жизни: «Я спрашивал себя: неужели смысл жизни лишь в том, чтобы быть рабочей скотиной? Да и ни одна лошадь в Окленде не работает столько часов! Если это и есть жизнь, меня она ничуть не пленяет».

Это — его мысли, зафиксированные на бумаге более двадцати лет спустя. И через двадцать с лишним лет в них отчетливо слышны протест и отчаяние. Какой глубокий след оставили те впечатления в душе писателя — тогда еще подростка.

В лучшем случае раз в неделю и, как правило, в воскресенье, случались выходные. Тогда он бежал из дома и выходил в море на своем кораблике. Но чаще он «думал о своем скифе, обраставшем ракушками, вспоминал ветерок на заливе, восходы и закаты, видеть которых теперь не мог, вспоминал, как щекочет ноздри соленый запах моря и обжигает тело соленая вода, когда нырнешь за борт, вспоминал, что мир полон прекрасного, удивительного, необыкновенного, но все это недоступно».

Дни проходили за днями, складывались в недели, в месяцы — а Джонни «тянул свою лямку». Уставал настолько, что не мог даже читать. Да что там читать! Он и в библиотеку перестал ходить — его «великодушная» покровительница мисс Кулбрит стала даже беспокоиться, не случилось ли с ним чего-нибудь.

«Мне казалось, — вспоминал он впоследствии, — что единственный способ избавиться от этого каторжного труда — бросить все и уйти в море. В море я всегда заработаю кусок хлеба».

Но просвета не было — отчим оправлялся от полученных травм очень медленно. Прогулки под парусом на своем «корабле» были для подростка редкой, но такой желанной отдушиной. Дочь писателя вспоминала, как отец рассказывал ей об этих плаваниях: «Один, в своей маленькой лодке, он был сам себе хозяином, а не рабом. Он мог плыть туда, куда хотел сам, а мог и просто лечь на дно, отдавшись на волю вод и мечтать, глядя в небо…»[49]

«Последней каплей», возможно, стал эпизод, упомянутый позднее Джеком Лондоном в письме возлюбленной Мэйбл Эпплгарт: «Я копил деньги… по крохам я собирал медяки и откладывал. Наконец мне удалось скопить пять долларов, свою работу я ненавидел. Моя мать пришла на фабрику. Я стоял у машины. Она попросила отдать ей эти деньги. Той ночью я хотел убить себя. Выдержать целый год этого ада, только для того, чтобы тебя ограбили и лишили даже такой маленькой радости»[50].

В один из выходных — скорее всего, в конце весны или в начале лета 1891 года — Джонни возился со своим швертботом и случайно услышал разговор: «устричные пираты», оказавшиеся неподалеку, обсуждали недавний набег на отмели, где выращивали деликатесных моллюсков. Он узнал, что каждый из них «зарабатывает» 20–25 долларов за ночь, а в целом судно, участвующее в набеге, приносит не меньше 200 долларов дохода. Это была компания людей отвязных, наглых и опасных, но по-своему живописных и, несомненно, смелых. Прежде парень чурался их, но теперь вдруг подумал: а что, если и ему взяться за это дело? Всяко лучше, чем ежедневно работать на фабрике без малейшего просвета, до тех пор, пока укупорочная машина не отхватит тебе палец, а то и руку, и тебя не вышвырнут на улицу.