Джек Лондон: Одиночное плавание

Лондон вспоминал: «По мере того как я становился признанным писателем, повышалось мое материальное благосостояние и шире становился кругозор. Я заставлял себя писать и перепечатывать тысячу слов ежедневно, включая воскресные и праздничные дни, и по-прежнему усиленно занимался, хотя, пожалуй, несколько меньше, чем прежде. Зато разрешал себе спать по пять с половиной часов — полчасика все-таки прибавил. С деньгами все обстояло благополучно, и я смог больше отдыхать. Я чаще ездил на велосипеде, благо он теперь всегда был дома, боксировал и фехтовал, ходил на руках, занимался прыжками в высоту и в длину, стрелял в цель, метал диск и плавал. Я заметил, что усталому телу требуется больше сна, чем усталой голове. Иной раз после сильного физического напряжения я спал шесть часов, а то и целых семь. Но такое роскошество позволял себе не часто. Столько еще предстояло узнать, столько сделать! Проснувшись после семи часов сна, я чувствовал себя преступником и благословлял того, кто придумал будильник. <…> Я все время находился в приподнятом настроении, был преисполнен светлой веры. Я был социалистом, хотел спасти человечество, и никакое виски не могло бы вызвать во мне того душевного подъема, какой порождали социалистические идеалы. Литературные успехи придали более громкое звучание моему голосу — так мне по крайней мере казалось. Во всяком случае, моя репутация писателя собирала бóльшую аудиторию, чем моя репутация оратора. Меня приглашали наперебой разные общества и клубы выступить с изложением своих идей. Я боролся за правое дело, одновременно занимаясь самообразованием и писательством, и был всецело этим поглощен. Прежде круг моих друзей был очень ограничен. Теперь я стал бывать в обществе. Отовсюду сыпались приглашения, особенно часто на званые обеды, и я завел знакомство и подружился со многими людьми».

Среди прочего, как мы видим, большое место занимало общение с местными социалистами. В их кругу Лондону было комфортно. Теперь о нем писали газеты, и никто уже не называл его «мальчиком-социалистом», но «молодым, талантливым писателем». А то, что он был социалистом, так кто из «молодых и талантливых» в ту пору им не был? К тому же в Сан-Франциско тогда существовала целая группа «талантливых и амбициозных» — журналистов, художников, писателей, студентов Стэнфорда, увлеченных социалистическими идеями. Разумеется, происхождения все они были мелкобуржуазного (что в этом удивительного?), но люди образованные, воспитанные и неординарно мыслящие. Назвали себя просто, но не без иронии: The Crowd (то есть толпа, сборище)[162]. Собирались нерегулярно, для собраний снимали помещения (обычно небольшие); обсуждали политику, экономику, Маркса, Спенсера, события в разных частях света, устраивали лекции, выслушивали рефераты. Вдохновителем «сборищ» был, судя по всему, Фрэнк Строн-Гамильтон — наполовину социалист, наполовину анархист и талантливый оратор. Из оклендцев обычным участником собраний был Г. Уитакер, он и привел Лондона. Можно с изрядной долей уверенности предположить, что «актуально-политические» статьи Лондона, написанные и опубликованные в 1899–1900 годах на страницах местных газет и журналов, — оттуда. Впрочем, для нас важнее иное, а именно встреча, которая случилась на одном из собраний в декабре 1899-го, — Лондона тогда познакомили с Анной Струнской. Событие, значимое для нашего героя, учитывая то, какую роль девушка будет играть в ближайшие годы в его судьбе — творческой и личной.

Тогда Анна Струнская была студенткой, училась в Стэнфордском университете. В Америке она очутилась в возрасте девяти лет вместе с семьей, эмигрировавшей из России. Ее родина — еврейское местечко Бабиновичи в современной Витебской области Белоруссии. Первые годы они прожили в Нью-Йорке, а в 1893 году переехали в Сан-Франциско. Здесь жил ее дядя, успешный врач Макс Струнский. Дядя и оплатил девушке учебу в университете.

Сама Струнская (уже после смерти Лондона, в 1916 году) вспоминала о первой их встрече: «Мы пожали друг другу руки и остановились поговорить. Я испытывала тогда необычное чувство — восторженного счастья. Помню, ситуацию я воспринимала так, будто встречаюсь и разговариваю с молодым Лассалем, юным Марксом или Байроном, — таким четким было представление, что событие это историческое»[163].

Трудно, конечно, не уловить в этих словах отзвуки грядущей литературной известности Лондона. Впрочем, может быть, он тогда выступал (на одном из его выступлений, как раз в конце декабря 1899 года, она могла присутствовать: по приглашению местного отделения Социалистической рабочей партии Лондон выступал в Юнион-холле; на афишах его именовали «выдающимся журнальным автором»), а он был эмоционален, говорить умел, да и хорош собой — к тому же в ореоле успеха! — разумеется, должен был произвести впечатление на молодую особу. Тем более что взгляды их совпадали: она была (всю жизнь!) яростной социалисткой.