Джек Лондон. Собрание сочинений в 14 томах. Том 4

— Жаль, что темнеет,— сказал я.— Уж очень хочется поглядеть, как она будет действовать.

— Не будьте таким ненасытным, Хэмфри!—пожурила меня Мод.— Не забудьте, завтра опять предстоит работа. А ведь вы еле стоите на ногах.

— А вы? — с участием поспешил спросить я.— Вы, должно быть, страшно устали, Мод! Как вы работали! Это же поистине геройство. Я горжусь вами.

— А я вами и подавно. И с большим основанием,— отозвалась она и посмотрела мне прямо в глаза. Сердце у меня сладко защемило — ее глаза так ласково лучились, и я уловил в них какое-то новое выражение. Я не понял его. но необъяснимый восторг охватил меня. Мод опустила глаза. А когда она снова подняла их—они смеялись.

— Если б только наши знакомые могли видеть нас сейчас! — сказала она.— Посмотрите, на что мы стали похожи! Вы когда-нибудь задумывались над этим?

— О да, и не раз, я же вижу вас перед собой,— отвечал я, думая о том, что мог означать этот огонек в ее глазах и почему она так внезапно перевела разговор на другую тему.

— Помилуйте!— воскликнула она.— На что ж я похожа?

— Боюсь, что на огородное пугало,— сказал я.— Посмотрите только на свою юбку: подол в грязи, повсюду дыры! А блузка-то вся в пятнах! Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы сказать, что вы готовили пищу над костром и вытапливали котиковый жир. А головной убор один чего стоит! И это та самая женщина, которая написала «Вынужденный поцелуй»!

Она сделала мне глубокий, церемонный реверанс и начала в свою очередь:

— Что касается вас, сэр...

Минут пять мы поддразнивали друг друга, но под этими шутками чувствовалось что-то другое, серьезное, и я невольно связывал это с новым выражением, промелькнувшим в глазах Мод. Что это было? Неужели наши глаза говорили помимо воли? Я знал, что мои глаза уже выдавали меня не раз, хотя я и приказывал им молчать. Неужели Мод все же прочла в них призыв? И неужели ее глаза отозвались на него? Что значил этот теплый мерцающий огонек и то неуловимое, что я почувствовал в них и что нельзя определить словами? Но нет, это было невозможно, этого не могло быть! Я ведь не был искушен в толковании красноречивых взглядов, я — Хэмфри Ван-Вейден, книгочий и затворник, влюбившийся нежданно-негаданно. И для меня любить и ждать, стараться заслужить любовь было уже блаженством.

Мы сошли на берег, продолжая подшучивать друг над другом, а я все думал свою думу, пока очередные дела не отвлекли меня.

— Какая, право, досада! Работаешь целый день не покладая рук, а потом нельзя даже спокойно поспать ночью!—посетовал я после ужина.

— Но ведь он же слеп. Какая опасность может нам грозить?

— Я боюсь его и не верю ему. А теперь, когда он ослеп,— и подавно. Беспомощность только сильнее озлобляет его. Впрочем, я знаю, что надо делать, завтра с утра завезу небольшой якорь и стяну шхуну с берега. Вечером мы будем возвращаться на шлюпке домой, а мистера Ларсена оставлять пленником на шхуне. Сегодня уж отдежурим еще одну ночь — в последний раз всегда как-то легче.

Наутро мы поднялись спозаранок, и, когда рассвело, наш завтрак уж подходил к концу.

— Ой, Хэмфри!— с отчаянием воскликнула вдруг Мод.

Я взглянул на нее. Она смотрела на «Призрак». Поглядев туда же, я не заметил ничего необычного. Мод перевела глаза на меня, и я ответил ей недоумевающим взглядом.

— Стрела!..— дрожащим голосом проговорила Мод.

О стреле-то я и позабыл! Я взглянул снова — и не увидел ее на прежнем месте.

— Если только он...— свирепо пробормотал я.

Она успокаивающе коснулась моей руки.

— Вам придется начать сызнова.

— О, не беспокойтесь, я, конечно, бешусь понапрасну! Я ведь и мухи не обижу,— с горечью улыбнулся я.— И хуже всего то, что он это знает. Вы правы, если он уничтожил стрелу, я ничего ему не сделаю и начну все сызнова.

— Но теперь уж я буду дежурить на шхуне,— вырвалось у меня минуту спустя,— и если только он еще раз попытается что-нибудь сделать...

— Но я боюсь оставаться одна ночью на берегу!— очнувшись от своих безрадостных мыслей, услышал я голос Мод.— Если б можно было уговорить его помочь нам... Мы могли бы тогда тоже жить на шхуне — ведь это куда удобнее.

— Так оно и будет,— довольно свирепо заявил я, вне себя от того, что моя драгоценная стрела уничтожена.— Я хочу сказать, что мы с вами будем жить на шхуне, а понравится это Ларсену или нет, мне все равно.

Успокоившись, я рассмеялся:

— Ведь это же сущее ребячество с его стороны. И глупо, конечно, что я злюсь.

Но, когда мы взобрались на борт шхуны и увидели учиненный Волком Ларсеном разгром, сердце у меня заныло. Стрела исчезла бесследно. Правая и левая оттяжки были перерублены, гафель-гардели разрезаны на куски. Ларсен знал, что я не умею сплеснивать концы. Недоброе предчувствие охватило меня. Я бросился к брашпилю. Да, он был выведен из строя. Волк Ларсен сломал его. Мы с Мод обменялись унылым взглядом. Потом я подбежал к борту. Освобожденные мною от обрывков снастей мачты, гики и гафели исчезли. Ларсен нащупал удерживавшие их тросы и отвязал их, чтобы течение унесло весь рангоут в море.