Джек Мэггс

– У вас предусмотрено, где место для пера, а где для чернил. Но все-таки я спланировал бы лучше, – сказал Джек. – В колонии я был известен как лучший по этой части.

Он впервые в здравом уме, без гипноза, упомянул перед Тобиасом о своем прошлом.

– Еще до того, как меня помиловали, я был уже известен, как парень, который умеет все спланировать. Я мог подготовить план обеспечения для изыскательской партии и написать все на двадцати страницах, не упустив ни единой нужной детали. Для меня ничего не стоило с другого конца планеты планировать покупку дома на Грэйт-Куин-стрит.

– Какого дома, сэр?

– Бросьте, вы знаете, что этот дом мой.

– Дом Бакла?

– Разве он вам ничего не говорил? Я сосед Бакла, вернее, мог бы быть им.

– Вы сняли дом?

– Купил. У меня безусловное право на эту собственность.

Сказать, что Тобиас был потрясен, значило бы ничего не сказать. Подумать только, этот преступник владеет недвижимостью, а он, Тобиас, вынужден тратить все свое время на комические скетчи или заметку в газету о пожаре в Брайтоне!

– Как я уже сказал, я спланировал это, находясь далеко отсюда. У меня есть адвокат, холостяк, живет в Грейс-Инн. Он присылал мне пять образцов обоев, пока я не выбрал то, что мне нужно.

– Вы сдали дом в аренду Гарри Фиппсу? Тому самому человеку, которого мы сейчас ищем? Он арендатор вашего дома?

Джек Мэггс нахмурился.

– Моя вина, что я не заботился о мистере Фиппсе так же хорошо, как о доме, в котором он живет. Увы, я не сделал этого. В Сиднее я был очень занятым человеком, повседневно занятым своими кирпичами.

– Вы кирпичник?

– Когда меня помиловали, мне дали небольшой грант – участок земли для поощрения моей новой честной жизни. Это были двадцать акров неплодородной земли, поросшей виноградной лозой и каким-то ядовитым кустарником; но под ним оказалась настоящая красная глина.

– На которой ничего не вырастишь.

– Правда, на ней вырастить капусту дело бесполезное, но если у тебя есть нюх, – тут Мэггс выразительно постучал себя по ноздре носа, – то из нее можно изготовить кирпич, и он будет не хуже лондонского. Эта глина принесла мне доход, я стал богатым, мистер Отс. В Сиднее у меня большой особняк. Глина дала мне деньги для покупки дома в Лондоне на Грэйт-Куин-стрит. И тут, как я уже говорил, я стал обустраивать его. Купил обои, фарфор, лучшие персидские ковры.

– Большая удача для вашего арендатора, что ему попался такой домовладелец!

– Мистер Фиппс писал мне откровенные и уважительные письма. Я только жалею, что не нашел времени быть с ним столь же откровенным.

– Почему жалеете?

– Потому, парень, что теперь мучаюсь от того, что для него я остался всего лишь обыкновенным вором.

Мэггс отвернулся и стал смотреть в окно, оставив То-биаса ломать голову: зачем придавать значение тому, что думает о тебе твой арендатор?

– Я не ваш комический герой, мистер Отс.

– В каком смысле?

– В таком, в каком вы понимаете вашу старую курицу, Женщину-канарейку. У вас есть для нее жестяная коробка?

– Жестяная коробка, Джек?

– Такая, какую вы припасли для меня. Жестяная коробка, в которых вы держите демонов, извлеченных из меня вашими магнитами.

– У меня есть Бегемон и Дабарейел, крепко запертые и прочно спрятанные. Но с собой по дорогам я их не вожу.

– А у вас есть жестяная коробка для вашей Женщины-канарейки? Я задал вам этот вопрос. Если она у вас есть, то, значит, у вас этих коробок должно быть так же много, как у ростовщика.

– Канареек я держу вот здесь. – Тобиас постучал себя по голове и улыбнулся. – В этой жестяной коробке.

Мэггс снова отвернулся и стал смотреть на поля, уходящие к северу. Вскоре дорога сузилась и стала не шире городского переулка. Кустарник смыкался вокруг дилижанса.

– А я, – печально произнес Мэггс, – все держу в своей жестяной коробке.

– И местность?

– Да, – ответил Мэггс и, повернувшись на сиденье, вздохнул.

Они еще какое-то время ехали по узкой дороге, и каторжник все чаще припадал к окну.

– И такой местностью вы считаете Букингемшир?

– Посмотрите, как растет терновник! – воскликнул Мэггс, когда неподрезанные ветви кустарника хлестнули по карете.

– Я считал вас лондонской ласточкой.

– Так оно и есть, да посмотрите же, черт побери, на живую изгородь из колокольчиков и плюща. А какой запах! Вдыхайте, вдыхайте!

– Это фиалки?

– Кроме фиалок, есть и другой, не такой приятный запах.

– А я могу уловить запах травы Роберта? Вместо ответа каторжник улыбнулся столь редкой широкой искренней детской улыбкой.

– Моя Ма звала меня Джеком из Канави, – сказал он.

– Из-за плохого запаха? Мэггс пожал плечами.

– Она была странной, моя Ма.

Теперь Тобиас постарался представить себе Ма такой, какой видел ее Джек во время гипнотических сеансов. Он знал, как выглядит ее кинжал, но не мог видеть ее ястребиный взгляд, красивые рыжие волосы, ослепительно белое плечо. Для Тобиаса она осталась тенью, страстью и болью, темным зловещим размытым пятном в гипнотических снах Джека Мэггса, и теперь он хотел выудить побольше из этой улитки.

– Не очень приятно сознавать, что ваша Ма назвала вашим именем какую-то плохо пахнущую траву.