Джек на Луне (СИ)

Опа! Это то, что надо. Операционная. Дергаю за ручку – блин! Заперто. Ну, потопал дальше:

- Извините, я...

Тут сзади замок щелкает. Медсестра в халатике из запертой комнаты выпархивает, и тут из приемной:

- У-у-у, - воет на низкой ноте, как пикирующий бомбардировщик, а потом женский истошный визг!

Ну, сестричка рванула на помощь, свой долг выполнять. А я – в операционную, пока дверь не захлопнулась. Влетел - внутри никого. Створка притворилась, отсекая кошачьи вопли и прочие звуки из мира животных и нервных людей.

Так, вот стол для лошадей, как Лэрке рассказывала. Значит, наркоз должен быть где-то тут. Ага, вот и столик на колесиках со всякой всячиной. Пузырьки тоже присутствуют. Я оглянулся на дверь. Кто-то протопал по коридору, но мимо. Вообще-то, не думал, что все будет так легко, но раз уж я все равно тут...

Не то, не то... Вот он! Домоседан! Я схватил бутылочку с резиновой крышкой и сунул в карман. Вовремя! Дверь распахнулась и внутрь стремительно зашла пережившая Финдуса медсестра. Выпучилась на меня очками:

- Мальчик, что ты тут делаешь?!

- Кота ищу, - я наклонился и заглянул под столик. – Финдус, кис-кис-кис!

- Так это твое животное? – тетка распахнула дверь. – Оно забилось на шкаф в приемной! За стойкой регистрации. Сними его оттуда НЕМЕДЛЕННО!

Я и рад. Дунул из операционной. Смотрю – путь на свободу открыт. На миг мелькнула малодушная мысль – бросить Финдуса нафиг, пусть сам выпутывается. Но, во-первых, котэ теперь вроде как мой сообщник. А во-вторых, знаю я этих даков – они пока зверя хозяину не вернут, не успокоятся. Еще на меня через соседей выйдут.

Короче, свернул я в приемную. Там – жесть что такое. Часть клиентов с собаками уже на улицу вымелась, часть с живностью помельче по стенкам жмется. На полу лужа – обоссался кто-то с перепугу? Секретарша в кресле умирает, зажимает боевые раны. Со шкафа орет Финдус, топорща окровавленные когти. Мдя, навел ты тут шороху, бро!

- Кис, кис, кис, - приближаюсь к котяре с открытой сумкой в одной руке и колбасиной в другой.

Жирдяй на колбасу ноль внимания. Уши прижал, глазищи зеленые прищурил на меня, а в них – убийство. Ладно, приятель. В общем-то, ты в праве мне отомстить. Вот только время совсем неподходящее! Вдруг та медсестра обнаружит, что пузырек со столика пропал?

- Кис-кис-кис, - я помахал сумкой перед Финдусом на манер тореодора.

Сработало! Кот кинулся на меня, целя когтищами в лицо. Я едва успел заслониться кошелкой. Зверюга ударилась в нее и принялась с воплями драть плотную ткань когтями, так что треск пошел. Я это все как-то в охапку, чувствую – шкуру где-то захватил, значит, не сбежит.

- Всем, - говорю, - хорошего дня, - и к выходу.

- А как же глисты? – очнулась секретарша в кресле.

- В другой раз, - бормочу сквозь стиснутые зубы. Финдус всадил-таки мне в руку клыки. – У киски стресс.

Пережившие апокалипсис посетители издали коллективный вздох облегчения.

Я шпарил по лесу на велике. Финдус на багажнике додирал мою сумку. Ткань пока еще стойко держалась, но если уж котяра все-таки прорвется, пусть это будет как можно дальше от клиники. Мое правое предплечье напоминало английский флаг. Когти достали до кожи даже через куртку. С кисти стекала на руль кровь. Плевать! Зато теперь у меня был факинг наркоз.

Идея пришла мне в голову тем вечером, когда Себастиан насиловал меня в джакузи. Я смотрел в дергающееся пламя толстой свечи на краю ванны и представлял себе, как набираю бесцветную жидкость в шприц, как проношу его на башню под одеждой, как прячу между подушек дивана. Как всаживаю в наваливающуюся на меня тушу иглу и наслаждаюсь недоумением в туманящихся глазах. И как потом кромсаю плоть отчима на куски. Кромсаю с той же темной радостью, с какой он рвал мои тело и душу.

Понимаете, во мне после того разговора за столом с ростбифом будто умерло что-то. Быть может, надежда? Сломался какой-то последний рубеж. Раньше мне казалось, что смогу убежать. В музыку, в мечты о Лэрке, в далекие счастливые воспоминания, в мысли о будущем – будущем без Себастиана, потому что все это обязательно кончится. Ведь все когда-нибудь кончается. Но той ночью, когда я плавал в горячей мыльной воде, сплетенный с чужим ненавистным телом, я понял: этому никогда не будет конца. Как бы далеко я не сбежал – на тысячу километров или тысячу лет. Какая-то часть меня навсегда останется здесь – в этой пахнущей болью, страхом и похотью ванне. Как Якоб, которого не было.

Я понял наконец смысл одной песни, которая мне всегда нравилась:

Гораздо проще бежать,

Когда боль сменяется онемением,

Проще напиться и спать,

Чем остаться с болью наедине.

У меня отобрали что-то,

Взломали глубину души.

Это секрет, который я храню,

Запертым внути.

Эти раны так глубоки,

Их не видно, но они не пройдут.

Эти картинки в моей голове,

Не выцветая, годами живут.

Всегда проще бежать...

Проще, чем попытаться все изменить.

И тогда мне захотелось, чтобы Себастиан испытал то же, что я. Беспомощность, унижение, стыд, ужас, ненависть к себе, отчаяние, желание умереть. Боль. Боль, которая длится долго. Целую вечность.