Джек на Луне (СИ)

Долго соображал, кому же писать. Мать отпала сразу. Как подумаю, что я там изложить собрался, и что ма это прочитает – сразу блокада. Отец... Я его и не знал никогда. Нафига ему читать мои откровения? Да и по-датски хули он что поймет. Мой кумир? Да нет у меня вроде таких. И опять же – то, о чем я хотел написать, должен прочесть человек близкий, тот, кто меня знает... или думает, что знает. Потом я подумал, что мог бы написать самому себе. Ну, себе взрослому. Представил, что прячу тетрадь в бутылку, закапываю на берегу озера, а потом прихожу туда через десять лет, открываю... Типа такое письмо в будущее. А вот дальше ничего представить себе не смог. Потому что с отчетливой ясностью понял – будущего у меня нет. Я тоже навсегда останусь четырнадцатилетним, как Джейкоб. Даже если мое тело умудрится вырасти, а голос огрубеет.

Я перечеркнул первую строчку и подумал вот о чем. А что, если написать Лэрке? Ее я мог представить себе взрослой. Красивой, уверенной в себе. Кланяющейся со сцены бесконечным рядам апплодирующей публики. Приходящей домой, счастливо улыбающейся в объятиях молодого мужчины. Спускающей с плечей длинное концертное платье, так что становится видна старая татуировка с истекшей датой: 15.04.2016.

И я стал писать.

Ночью мне приснился Джейкоб. Он смотрел в телескоп – такой, который обычно продают для домашних наблюдений. Окно было открыто, и его волосы шевелил ночной ветерок. Внезапно пацан оторвался от окуляра и отошел в сторону, будто уступал место мне. Я понял, что могу двигаться, и шагнул вперед. Прильнул глазом к поблескивающему линзой отверстию.

В этот телескоп действительно не было видно звезд. Передо мной были огни Брюрупа на другом берегу озера. Фонари вокруг ночного пляжа. Две фигуры на пустынном песке. Темная вода разошлась серебристыми всплесками. Она зашли в воду – девчонка и пацан. Решили искупаться под луной – как романтично.

И тут я понял, где нахожусь. Понял, почему мне открылся такой отличный вид на город. Я был на башне. Под самой ее крышей. В той комнате, где никогда раньше не бывал. А там, внизу, в воде плескалась Лэрке. Лэрке и факинг раздвоившийся Джей!

Я обернулся – но белобрысый паренек исчез. Кругом мягко светились экраны. Качественное инфракрасное изображение. Ванная с джакузи. Душ внизу. Гостиная. Кухня. Коридор второго этажа. Моя комната. Я сплю, разметавшись по кровати, одеяло скомкано в ногах. Вижу себя сразу в двух ракурсах – сверху и в отражении панели шкафа. Фак! Фак! Фак!

Проснулся я весь в поту. Черт, одеяло и правда валяется почти на полу. Подобрал его, замотался чуть не с головой. Уставился в потолок. В темноте, конечно, не фига не разглядишь, но я был весь на измене. Казалось, красноватый глаз камеры целится в меня из какой-то неприметной дырки. А за ней – другой глаз, живой и серый. Севин. Спать я больше не мог. Оставаться в кровати – тоже. В итоге – выбрался из постели и пошлепал вниз, замотанный в одеяло. Заполз в какой-то закуток в коридоре, которого на камерах вроде не было. Скрючился на полу. Так Себастиан меня и нашел – уже утром. Я наплел что-то про кошмар – даже врать не пришлось. Это и был кошмар – наяву. И я в роли факинг жертвы.

Орфей и Эвридика

Я писал свое письмо везде. На уроках, в сортире на коленке, дома, у озера на лавочке, везде, где мог бы расположиться с ручкой и тетрадкой так, чтобы мне не мешали и не заглядывали через плечо. Ради этого дела я даже пересел от Лэрке обратно к Томасу. Объяснил ему про сочинение. Знал, что лезть носом в мою писанину парень не будет. И в бок пихнет в нужный момент, если кому из учителей вдруг взбредет в голову меня спросить. Хотя наверное со временем даже Паровозик стал удивляться, чего это письмо у меня такое длинное выходит.

А Лэрке... У нее приближался конкурс, так что даже если бы к ней за парту уселся снежный человек, то она бы просто поделилась с ним учебником.

Когда я подходил к трудным местам в своей истории, то не шел на урок. Забивался в какой-нибудь тихий угол в школе и кропал там, а потом сидел и ждал, пока придут в норму опухшие глаза, и исчезнут с морды красные пятна. Я донес до матери и отчима, что у меня задолженность по датскому и четыре недели, чтобы все досдать. Так что по вечерам меня обычно оставляли в покое, и я мог спокойно работать в своей комнате. Как я надеялся, не вызывая подозрений.

Проблема была в том, что чем дальше, тем сложнее мне было выплеснуть на бумагу то, что во мне накопилось. Одно дело описать какие-то события, пусть даже те, что тебе больше всего хотелось бы забыть. А другое – рассказать о чувствах, которые они у тебя вызвали. Особенно, когда ты уже почти забыл – как это, нормально чувствовать. Дома мне все казалось, что Себастиан смотрит через плечо. В школе, что кто-то - Томас, училка или урод вроде Каспара или Вильяма - заглянет-таки в мою тетрадь, увидит, что там, и все будет кончено. Совсем не так, как мне хотелось.